– Полагаете, роман Георгия Алексеевича тоже обречен?
– На этот вопрос вам может ответить только сам Георгий Алексеевич, – отозвался Петр Александрович рассудительно. – Кого бы он в итоге ни выбрал, внакладе он не останется. Наталья Дмитриевна окружила его уютом и родила ему детей, а Мария Максимовна, если правда то, что я о ней слышал, очень мила. Она моложе моего племянника, а значит, с ней у него будет иллюзия, что он сам помолодел. Но решится ли он поменять прочный налаженный быт на иллюзии – большой вопрос.
Глава 7
Дела китайские, и не только
По семейным обстоятельствам Степан Тимофеевич Метелицын не смог приехать в субботу к Киреевым, и Георгий Алексеевич предложил перенести встречу на следующий день. Посыльный купца вскоре доставил ответ с его согласием, но еще до того Наталья Дмитриевна слегла, как она уверяла, с жестокой мигренью. Явился доктор по фамилии Гордеев, осмотрел больную, прописал какое-то лекарство и удалился, взяв за труды три рубля. Кукольный дом не то чтобы начал сыпаться на глазах, но между людьми, его населяющими, словно пробежали трещины отчуждения. Владимир сидел у изголовья матери, князь скрылся в библиотеке, где принялся за изучение свежих справочников, Георгий Алексеевич раскладывал пасьянс в гостиной, Алексей блуждал по дому, не находя себе места, а Амалия устроилась у себя в новой спальне, предпочтя компанию старого тома с выпусками журнала «Русский вестник». Глаза ее скользили по строкам:
«Даже и теперь, говорят, нет проезда, благодаря китайскому обычаю изрезывать поверхность земли рытвинами, которые носят название дорог».
Но как бы ни были увлекательны сведения, сообщаемые миссионером Васильевым, автором «Выписок из дневника, веденного в Пекине», баронесса Корф поймала себя на мысли, что не может на них сосредоточиться. Перевернув страницу, она прочитала: «Беда не в том, что будто средства государства истощены, а в том, что оно, действуя в известном кругу соображений, всегда уклоняясь от радикальных преобразований, из которых при его слабости может произойти еще более зла, не сделает ничего, несмотря на все умные меры: поговорят, поговорят да и отстанут, и все пойдет опять по-прежнему».
«Это он и в самом деле про Китай? – смутно подумала Амалия. – Любопытно… – Но Китай недолго занимал ее. – И почему князь решил, что жизнь меня щадила? Конечно, у меня не было мачехи, которая выживала бы меня из дому, но зато было многое другое… и наше разорение, и смерть отца, и… Пожалуй, я могла бы уехать отсюда хоть сейчас, – не слишком логично продолжала думать она, отворачиваясь от печальных воспоминаний, которые бередили душу. – На Сиверской меня ничто не держит. И что такого женщины находят в Георгии Алексеевиче? Ведь он уже не молод и не интересен даже, а с его привычками… – Амалия поморщилась. – Нет, я все же не уеду, по крайней мере пока, но вовсе не из-за господина Киреева, а из-за его дяди. Сидишь за столом, а рядом с тобой – человек, который знал Пушкина, и получается, что прошлое… что настоящая история тут, совсем близко, стоит только руку протянуть. И почему Петр Александрович не напишет мемуары? Ведь ему есть о чем рассказать – война с Наполеоном, пребывание при дворе, знакомство с писателями, без которых наша литература кажется невозможной…»