– Мистер Осингер! – произнес он, заходя в квартиру 3Б.
Кейс скрипки зацепился за шаткую стопку бумаг, и те рассыпались. Альберт Осингер отчаянно пытался забраться по узкой лесенке наверх, но хлам на ступенях мешал ему набрать скорость. Август не стал утруждать себя погоней. Он открыл футляр и извлек оттуда скрипку с отработанной непринужденностью.
Положив ее на плечо, Август уперся в гладкое дерево подбородком. Его пальцы послушно легли на струны.
Он вздохнул, поднес смычок к скрипке и извлек первую ноту.
Стоило Августу начать играть, ему тотчас полегчало. Головная боль ослабела, жар улетучился, напряжение покинуло мышцы и звуки выстрелов, превратившиеся в непрестанный шум помех, прекратились. Мелодия сорвалась со струн и закружилась по комнате. Музыка была негромкой, но Август знал, что она настигнет свою жертву.
Август услышал шаги Осингера: мужчина уже спускался с лестницы.
Август продолжал играть. Осингер приближался к Августу размеренной поступью. Музыка притягивала его.
Песня нырнула, взмыла и закрутилась в спираль. Август отчетливо представлял себе людей, рассеянных по зданию – они замирали, а их души могли покинуть бренные тела в любую секунду. Большинство из них были яркими, но неприкосновенными. Август зажмурился. Теперь Осингер находился рядом с ним, но Августу не хотелось прекращать играть. Он хотел завершить песню – ему никогда не выпадало шанса ее закончить! – однако позволил мелодии оборваться. Ничего не поделаешь!
Когда Август открыл глаза, Альберт Осингер смотрел на скрипку. Его тень даже не шелохнулась. Его душа просвечивала сквозь кожу красными всполохами.
Август положил скрипку и смычок на кресло. Осингер уставился на Августа широко распахнутыми глазами.
– Когда это случилось впервые, я был на мели под кайфом, – внезапно признался он. – Я никогда прежде не держал оружия в руках. – Слова лились потоком, и Август не перебивал Осингера. – Я нуждался в деньгах. Я и не помню, как застрелил их. А второй раз… – Мужчина мрачно усмехнулся. – Да, я знал, что делал, судя по количеству пуль. Я нажимал на спусковой крючок, но дрожал, как ребенок. – Улыбка сделалась шире. В тусклом свете она выглядела тошнотворно. – Третий раз… мне понравилось. У нас же говорят: постепенно становится легче. Жить не становится, а вот убивать – да… И тогда меня понесло. Я не собирался останавливаться…
Осингер замолчал. Замер в ожидании.
Лео, возможно, толкнул бы речь, но Август не любил проповедовать. Он сократил расстояние между ними, обошел груду книг и прижал руку к ключице Осингера – там, где полурасстегнутая рубашка расходилась, давая дорогу потрепанной плоти. Когда пальцы Августа встретились с натянутой кожей, красный свет хлынул наружу. Осингер разинул рот. Август втянул воздух ноздрями, ловя дыхание мужчины. Энергия хлынула в него, охлаждая плоть и питая изголодавшиеся вены. То была кровь и кислород, вода и жизнь. Август пил и чувствовал облегчение.