– А вы все-таки посмотрите, – очень настойчиво сказал он, и она повернула голову и увидела улыбающегося Высоцкого.
Дальше он кого-то встретил и не поехал ее провожать, но это было уже не важно.
– А он был с гитарой? – нервно спросила Голубева.
Оля честно подумала.
– Не помню… – задумчиво сказала она. – Не обратила внимания. А что?
Все это было бы ничего и даже забавно, но вот это «платье такого платинового оттенка» вдруг совершенно расстроило их отношения.
Голубевой совершенно не хотелось про него слушать, а история между тем обрастала все новыми подробностями.
Обсуждалась, например, фурнитура. К этому платью была нужна очень дорогая фурнитура, а ее совершенно негде было достать в Москве.
– Ну понимаешь, там сзади будет… – и Рогачева начинала объяснять ей про петли, крючки, пуговицы, причем с такими подробностями, как будто оно было уже перед ней. Кстати, она сама умела шить, и очень хорошо.
Лере уже совершенно не хотелось про него слушать, про это платье, как вдруг однажды Рогачева сказала:
– На следующей неделе примерка!
Они долго договаривались о том, как пойдут к портнихе, во сколько, у какого метро встречаться, нужен ли задаток, какой замечательный сын у Марии Генриховны (так звали портниху), какая она вообще старорежимная замечательная тетка, что Лера получит удовольствие от самого процесса, что про деньги думать пока рано, там можно частями, и вообще Рогачева поможет, потому что она сама без ума от этого платья, и вдруг в последний день, когда Голубева уже начала по-настоящему волноваться, выяснилось, что портниха сломала ногу.
Голубева вежливо похмыкала, выразила сочувствие, но к разговору этому больше не возвращалась.
Потом портниха медленно выздоравливала, потом у нее была реабилитация, потом она уехала на дачу, все это было довольно мучительно…
Наступила осень, в Москве была неприятная, но правильная осенняя погода – сырой ветер, дождь, небо в тучах и противное настроение. Встречались они довольно часто, просто гуляя по центру, иногда заходили куда-то съесть мороженое и выпить кофе, и однажды Рогачева решила сделать признание.
– Слушай, я не знаю, зачем я это тебе говорю… Наверное, это эгоизм. Но мне так будет легче. В общем, я сделала аборт.
Голубева ахнула и поперхнулась кофе.
– От кого? – спросила она.
– Ну от него… – пожала плечами Рогачева. – От кого же еще.
Голубева тупо молчала, и тогда ей пришлось сказать самой.
– От Боба. Гребенщикова. Ну я же тебе говорила…
Этот момент Голубева запомнила очень хорошо.
Она вдруг увидела себя и ее как бы со стороны. Рогачева сняла плащ и сидела в своем любимом красном свитере. Волосы у нее были яркого золотистого цвета, глаза синие, все как положено натуральной блондинке, щеки от уличного холода раскраснелись. Лере Голубевой очень хотелось сейчас сказать ей: «Ну что ты делаешь, остановись…» – но она, конечно, не смогла.