Нашим противникам ничего подобного не угрожало, и поэтому они могли следить друг за другом сколько им было угодно.
Они и следили.
Но всему бывает конец.
Им надоела эта напряженная созерцательность, созерцательность отчасти бесцельная, и у каждого из ник явилось намерение «объясниться».
Толстенький человечек начал первый.
— Что же вы испугались, пан? — заговорил он-как-то особенно неприятно. — Признаюсь, я считал вас храбрее. Вы просто испортили о себе мое мнение. Я считал вас, знаете ли, более достойным себе соперником.
— А вы… кто такой? — спросил Лубенецкий, стоя шагах в двух от незнакомца.
— Я? — прищурился тот.
— Да, именно вы.
— Во-первых, не разбойник, на всякого встречного, как зверь, не кидаюсь, во-вторых, человек весьма веселый.
— Только-то!
— Совсем не только-то. Но какой вы, однако, любопытный, пан. Я этой бабьей привычки за вами не замечал.
— Так вы, стало быть, следили за мной?
— Нельзя сказать, чтобы — да, нельзя сказать, чтобы — нет. И то, и другое.
— Вы — сыщик?
— А вы — жид?
— Жид… — помолчав, процедил сквозь зубы Лубенецкий.
— А я — сыщик! — отрезал толстенький человечек. — Ну, а как меня зовут, вы знаете, пан?
— Нет, не знаю.
— Странно, как это вы меня не знаете, — закачал головой толстенький человечек. — Меня вся Москва знает, а вы не знаете, вы — человек, прошедший огни и воды, человек, успевший в двадцать лет переменить двадцать фамилий, двадцать народностей, даже, может быть, двадцать религий… И вы меня не знаете!.. Стыдно, стыдно, пан!
— Вы напрасно пересчитываете все мои достоинства, таинственный незнакомец, — ответил Лубенецкий, — я вас не боюсь. Я для всех московский мещанин Федор Андреев, перекрещенец и, стало быть, имею общественное положение, которое делает жизнь мою безопасной от всякого рода проходимцев. Прошедшее мое никому не нужно. Я мог быть жидом, поляком, турком, кому какое дело, но теперь я — московский мещанин, и этого довольно, чтобы я мог считать себя в безопасности и даже честным человеком.
— И даже честным человеком! — удивился незнакомец. — Ого! Не жирно ли будет, пан, не облопаетесь ли! Впрочем, не знаю, как у вас там в Польше, а у нас в Москве честные люди за горло первого встречного не хватают… Да-с, государь милостивый, не хватают!..
— Но зато не втираются туда, где их вовсе не спрашивают…
— Отчего же иногда соколу и не залететь в воронье гнездо!
— Ослепший сокол хуже вороны.
— Вот как! — язвительно улыбнулся толстенький человечек. — Ну, а мне думается… мне думается, что это не так… Да что много толковать, пан поляк! Мы не философы какие-нибудь и нам нечего друг другу шпильки запускать. Будем говорить проще, по-нашему, по-московскому… Прежде всего, я человек простой, поэтому попросту и говорить буду. Не думаете ли вы, пан поляк, что вы в безопасности?