Дорогу к платц-башне им еще пытались преградить. Из дальнего искореженного ангара выполз полугусеничный броневичок с открытым верхом, вместительным кузовом и прицепом, который гитлеровцы так и не удосужились отцепить. Видимо, неторопливая мощная машина использовалась здесь в качестве вспомогательного тягача. Однако имелись у цайткомандовского трудяги-вездеходика и пушечка с пулеметом.
Полноценной артиллерийской дуэли у эсэсовцев, впрочем, не вышло. Бронированное рыльце машины еще не успело развернуться орудием к противнику, а Бурцев уже влепил один за другим три снаряда — в приземистую кабину, под капот и по гусенице. Легкобронированная цель остановилась, задымилась.
Теперь вроде можно ехать…
— Держитесь покрепче, сейчас немножко потрясет! — предупредил Бурцев соратников.
И полез к месту механика-водителя.
Трясти начало сразу. И совсем даже не «немножко». Только сейчас он понял, каким все-таки асом был Отто Майх. Что там ни говори, а танк свой унтерштурмфюрер водить умел. Бурцев же, непривычный к габаритам «рыси», двигал многотонную трофейную машину по расстрелянной базе медленно и неуклюже, ловя гусеницами каждую яму и каждую кочку.
Внутри опять лязгало и громыхало. Бил по мозгам незадраенный люк: крышка подскакивала и грохала о броню, снова подскакивала. А их все еще поливали огнем. Шмолил пулемет на единственной чудом уцелевшей и покосившейся вышке. Кто-то строчил из автоматов. Но кто, откуда — не понять. Лишь стучало по броне, а стрелки попрятались по щелям, как тараканы.
Сыма Цзян тоже несколько раз пальнул очередями из своей бойницы. Зачем, почему и попал ли — это так и осталось для Бурцева загадкой.
— Моя все! — растерянный, обиженный голос. — Невидимая стрела улетела. Вся улетела. Самострела молчится…
Патроны, значит, у китайца кончились.
— Возьми мой! — крикнул Бурцев, не отрываясь от перископа механика-водителя. — Он уже заряжен.
Валявшийся у ног «шмайсер» утянули проворные руки.
Снова стрельба на ходу… И снова патронов хватило ненадолго.
Бросить рычаги управления Бурцев не мог, а значит, броня и двигатель сейчас — их единственное оружие. Да меч Освальда. Слава Богу, добжинец вложил наконец его в ножны. Иначе заточенный клинок всем им дырок понаделал бы при этакой-то тряске!
По броне барабанило. В танке — жара. Или просто казалось в горячке боя? Волосы — взмокли. Пот — ручьями со лба. Перископ запотел.
Бурцев неловко вел чужую машину и громко матерился при каждом толчке. Освальд что-то бормотал на латыни, китаец угрюмо молчал, а немецкий пулеметчик снаружи нервировал все больше.