— Слушай меня внимательно, — спокойно, но как-то слишком медленно сказала Маша. — И соображай быстро. Найди, пожалуйста, диктофонную кассету. Первую. Ту, что я надиктовала в Амстердаме. Там еще записан чужой разговор в музее, помнишь?
— Где же я ее найду? Ты с ума, что ли, сошла? Какие кассеты могут быть в час ночи, если у вас любовь?
— У нас такая любовь, — бесстрастно сказала Маша. — Кассета лежит на дне моей сумки. Вернее, под дном. Там у меня как бы тайник. Сунь туда руку, и достанешь. На этой кассете цифра «1». И жди около телефона с диктофоном в руке.
— Маша, где ты находишься?
— Я не знаю. Жди с диктофоном в руке и вставленной в него кассетой. Через пятнадцать минут я позвоню. Сделай то, что я тебя прошу. И ни в коем случае не сообщай в полицию. Иначе они меня убьют.
Прозвучал отбой. Я тупо смотрела на телефонную трубку. И в этот момент громко зазвонили в дверь.
Художника из Феди Кривцова не получилось, но копиистом он стал отменным. Он жил в городе, который находился в ста восьмидесяти километрах на юг от столицы. Не будем называть имени этого города, не будем называть и музея, чтобы дотошные искусствоведы-хранители, прочитав эти строки, не стали выговаривать автору обиженно: «Что вы подняли хай, что вы нас оболгали? Наши ценные полотна на месте и находятся в идеальном состоянии!» Все годы своего существования город был душой военной промышленности, девяносто процентов заводов работали на вооружение. Город имел широкий проспект, который, конечно, носил имя Ленина, извилистую речку, древний кремль, огромный парк и раскидистое старинное кладбище с колокольней, соперничающей высотой с телевизионной башней. Словом, это был уютный и славный город средней полосы, но Федор Агеевич Кривцов не был в нем счастлив.
Наш герой был, как говорят сейчас, человеком западной ориентации. Но даже в самом западном городе России — в Питере, где осел после учебы, он не прижился. Для того чтобы чувствовать себя в полной мере западным человеком, ему нужны были деньги, а заработать их он никак не мог. Кривцов был безденежным, почти нищим в эпоху развитого социализма, еще хуже пошли его дела, когда на дворе потянуло сквозняком рыночных отношений. Бился, старался, участвовал в каких-то сомнительных бизнесах, попал в милицию, был бит — совершенно ни за что, просто, как он рассказывал, менту не понравились признаки мысли на лице арестованного. В конце концов Федор Агеевич решил для достижения цели использовать те способности, которыми бесплатно наградила его судьба.
Он вернулся в родной город и зажил по-прежнему, то есть стал работать за копейки в музее, за рубли учить рисунку будущих абитуриентов и даже выставил свои работы на местной выставке. Лавров он не стяжал, но сохранил репутацию уважаемого человека.