– Я тоже.
Я не могу представить здесь никого из знакомых, хотя с воображением у меня все в порядке. Просто в голове не укладывается, что кто-то из них совершил нечто такое, чтобы попасть сюда. Тут я наконец вспоминаю о пальцах на ногах и разжимаю их.
– Да уж, – вздыхает Майлз.
Очевидно, я дала правильный ответ.
Иногда просто диву даюсь, до чего он становится доверчив, когда речь заходит об Ори. Неужели он правда считает, что она невиновна, и мечтает это доказать? Как бы он повел себя, обнаружив направленное на себя лезвие? Окровавленное лезвие в окровавленной руке? Попытался бы забрать его у меня? Закричал бы? Сбежал?
– Но я пытаюсь представить, – заговорил он и сделал шаг в сторону, загородив мне проход. Один шаг – вот все, что он может позволить себе в этой камере. – Надо представить. Потому я и приехал уже в третий раз. Мне все казалось, что на месте получится лучше.
– И как? – спрашиваю полушепотом.
В каком-то смысле мы с Майлзом похожи – серьезные, замкнутые. Только Ори могла пробить нашу бронь. Так она говорила. Если бы Майлз попал в беду, насколько далеко зашла бы Ори, чтобы помочь ему? А ради меня?
– Нет. Не получается.
В общем-то, если присмотреться как следует, я могу понять, что она в нем нашла. Медленная грация движений, которую подметил бы любой танцор, внимательный, сосредоточенный только на тебе взгляд. Очень приятно чувствовать себя в центре внимания.
Я падка на подобные вещи. Если он положит вдруг мне руку на плечо, подвинется ближе и наклонится – губы к губам, – я не отшатнусь.
– Я надеялся, что здесь… Понимаешь, как бы это сказать…
Неожиданно для себя продолжаю его фразу:
– Все обретет смысл?
– Нет. – Он отворачивается, и я больше не вижу его лица. – Ты – единственный человек, который может вернуть всему смысл.
Чувствую, что заливаюсь краской, совсем как глупышка Сарабет. Приходится отвести глаза.
– Да, только ты.
К стене прилеплен измятый листок бумаги, его кончик застрял между стеной и спинкой койки. Если он сохранился здесь с того времени, я хочу знать, что на нем.
– Вайолет!
Ненавижу, когда меня зовут полным именем.
Отрываю от стены листок бумаги и разглаживаю. Не могу представить себе Ори в этом месте. Ни на верхней койке, ни на нижней, ни в том углу, ни в этом, ни на том пятачке, где стоит Майлз, ни на стуле, ни на унитазе, ни у стены – но почему-то легко представить ее с этим клочком бумаги. Внутри зреет чувство, что она наверняка приложила к нему руку.
Это рисунок. На нем голова. Одна голова, даже без плеч.
Плотно сжатый рот, недоверчивые глаза, торчащие уши. Простой, незатейливый, честный портрет. Щурюсь, как будто от яркого света.