— У меня есть, — вспомнила я про булочку, отложенную на завтрак. — Я с вами поделюсь.
Я порезала свой запас на тоненькие красивые ломтики и разложила на тарелке так, чтобы их казалось как можно больше. Но казаться — это не быть. Жалко, что булочка только одна. Предлагала же Лусия взять две, но я не взяла. Если бы я только знала, что здесь голодает… Тут я поняла, что не знаю имени пациента. Ведь при мне к нему никто не обращался.
— Дульсинея… Какое удивительно прекрасное имя! — с восхищением сказал пациент. — В нем играют солнечные зайчики и звенят серебристые колокольчики. Дульсинея. Дульче. Я раньше не встречал ни одной девушки, которую бы так звали.
Прекрасное? Раньше оно мне никогда не нравилось, но сейчас, когда о нем заговорили с таким восторгом, стало неожиданно приятно. Словно оно выделяло меня из толпы, делало особенной, пусть только для одного этого фьорда. Фьорда, которого зовут…
— А как вас зовут, фьорд? — спросила я.
— Фьорд? Так официально? Можно обращаться просто — Бруно.
— Оу, — протянула я, не зная, что ответить.
Это второй знакомый фьорд с таким именем. И если первый был гадким и отвратительным, то второй совсем не такой. Воспитанный, приятный, уважительный. И главное — никакого тонального крема на лице. Косметические ухищрения недостойны настоящих героев Империи. Они им попросту не нужны.
Я невольно подумала: будь тот, первый Бруно хоть немного похож на второго, я бы не сбежала тогда на вокзале. Как странно. Имена одинаковые, а фьорды совершенно разные.
— О чем вы задумались, Дульче? — спросил Бруно.
— Об именах, — честно ответила я. — Что одно и то же имя может принадлежать совершенно разным людям. Ну просто совершенно, понимаете?
— Мое имя не столь редко, — заметил он. — У нас в семье так через поколение называют старших детей мужского пола.
В его словах поначалу прозвучали нотки гордости за свою семью, но после того, как они прозвучали, на лицо набежала странная тень сомнения то ли в семье, то ли в своей принадлежности к ней. Хотя она быстро уступила место сияющей улыбке.
— Так что моего деда звали Бруно, и прапрадеда — тоже. Не думаю, что у нас похожие характеры.
— К старости характеры обычно портятся, — заметила я, вспомнив при этом почему-то фьорда Кастельяноса.
Вот ведь, даже окончательно состариться не успел, а характер портится просто на глазах. Всего несколько дней — а какие разительные изменения!
Бруно покрутил опустевшую тарелочку из-под нарезанной булочки. В его чашке тоже ничего не осталось. Но герой продолжал сидеть в буфетной и явно не хотел уходить в свою одинокую палату. Ему там совсем тоскливо. Одно развлечение — еда, и та закончилась. Как и время, на нее отведенное. Часы над дверью неумолимо показывали, что пора закрывать помещение.