Там стоял мужчина, в этом я был почти уверен. Я не мог ни разглядеть его лица, ни определить возраст. Он стоял совершенно неподвижно и смотрел в направлении окна моего кабинета. Он меня выслеживал. Несколько секунд я был не в состоянии сделать ни малейшего движения. На короткое время я заметил красноватое свечение от сигареты и дымок, поднимающийся над неизвестным. От мужчины не могло укрыться, что я заметил его присутствие. Несмотря на это, он даже не попытался спрятаться или удрать. Я сразу же понял, что глагол «шпионить» здесь не самый подходящий. Незнакомец самоуверенно в упор смотрел на меня. Будто «на слабо́». Он хотел, чтобы я его увидел.
Казалось, время застыло в неподвижности. Незнакомец адресовал мне еле заметный кивок — один из тех неопределенных знаков, которые в зависимости от ситуации можно с одинаковым успехом принять за дружеские или угрожающие. Разумеется, я счел правильным второй вариант. Затем незнакомец повернулся и не спеша направился прочь. Чтобы отреагировать, мне понадобилось несколько секунд, о которых мне тут же пришлось горько пожалеть. Наконец я выскочил из комнаты и на полной скорости пробежал через весь дом. Отперев дверь и потеряв при этом драгоценное время, я, не останавливаясь, выскочил на улицу. Полный растерянности и гнева, я крутил головой во все стороны, но было слишком поздно.
Я был один.
Незнакомец и его машина уже исчезли.
22 января 1959 года, четверг
Она никогда не любила смотреть на себя в зеркало. Даже когда мать, пытаясь успокоить ее и внушить, что ее физические недостатки находятся прежде всего у нее в голове, она с давних пор комплексовала по поводу своего носа — слишком короткого и немного вздернутого, — к счастью, Уоллес Харрис не имел особой склонности к профилям. И это не считая подбородка, который придавал ей до ужаса упрямый вид. Ей уже немало рассказывали о хирурге с Франклин-стрит, способного творить настоящие чудеса, но ее слишком пугала сама мысль оказаться на операционном столе. Один вид шприца или запах эфира вызывали у нее тошноту. Обычно все представляют себе, что актрисы проводят все время, замирая в восхищении перед зеркалом, в то время как для большинства из них посмотреть на себя — настоящее испытание. Когда ее гримировали, она волей-неволей оказывалась лицом к лицу со своим отражением. Для таких случаев она завела привычку бесконечно повторять свое имя, чтобы убедиться, что лицо в зеркале — ее собственное, она проверяла свою подлинность, как проверяют подлинность золота: «Элизабет Бадина, Элизабет Бадина, Элизабет…»