В Йерсоненде упорно держался слух, что старый генерал держал взаперти в задней комнате женщину — несчастную девушку без лица.
Рядом с комнатой женщины была спальня каменотеса Марио Сальвиати, старого человека, который сидел у фонтана во внутреннем дворике Дростди с камнем в руке: тем самым камнем, который он протянул Большому Карелу в день своего появления на железнодорожной станции; в тот день, когда портные стали пастухами, а каменщики — дворецкими.
Со временем Инджи попытается разобраться, сколько правды содержится в этих историях, но сейчас она сидит в «Пежо», вспоминая Джонти Джека и скульптуру, спрятанную под одеялом. Я не смогу быстро купить эту скульптуру, поняла она. Сначала надо будет завоевать доверие этого человека, а как-нибудь потом, когда он станет более здравомыслящим, чем во время их последней встречи, ей придется убедить его, что скульптуре самое место в фойе Национальной Галереи.
Инджи подумала о жадных лицах министра и спикера и вздохнула. Тут большой пес сунул морду в открытое окно и загадочно посмотрел на нее. Его голова была на одном уровне с окном автомобиля.
Инджи с трудом сглотнула.
— И как тебя зовут? — спросила она, но пес по-прежнему не проявлял никаких признаков доброй воли. Его усталые, мудрые глаза сосредоточились на ней. Инджи боялась выйти из машины. Ей казалось, будто пес взял ее в плен. Позади него клевала что-то стайка курочек-бантамок с покрытыми перьями ногами. Инджи несколько минут смотрела на них, потом рискнула пошевелиться. Пес зарычал, не убирая голову из окна.
И вот Инджи пришлось сидеть там, в машине, в тени дерева Через четверть часа она услышала бой часов в доме. В деревьях ворковали голуби. Веки пса отяжелели, глаза закрылись. Он негромко всхрапнул. Какая нелепость, подумала Инджи, и только собралась шевельнуться, как пес снова зарычал, не открывая глаз. Она покорно опустилась обратно на сиденье. Может, лучше подождать. Законное время для отдыха, решила Инджи — еще одно городское ощущение, не имеющее здесь никакого значения, потому что старый дом со своим фронтоном, широкой опоясывающей верандой и запущенным садом, сохранившим определенную упадническую элегантность, был пронизан духом безвременья.
Сидя на краю кровати, старый генерал, не имеющий понятия о молодой женщине в «Пежо», бормотал экзотические названия в микрофон радио — названия давно забытых галеонов и фрегатов; призрачных кораблей, плававших только в сердцах охотников за сокровищами вроде него самого.
Он знал все наизусть: даты, когда они затонули, подробности крушения, как они тонули, их потери, высоту волны и морское течение, тоннаж и количество спасательных шлюпок, паруса и паровые машины, боровшиеся с волнами, остовы, наполовину похороненные в песке, как разинутые рты черепов, выставленные для разложения и для прибрежных ветров, полуутонувших людей, спасшихся на плотах, которые сносило все дальше и дальше в море, и они медленно умирали от обезвоживания и чернели, как сушеная сельдь, съеживались и становились загрубевшими в своей смерти, а потом их подбирали корабли, зашивали в парусину и снова бросали в море…