Положив наконец трубку, Мартин появился в кухне, покрутился немного, будто что-то отыскивая или припоминая, и снова устремился в коридор.
— Так что ты собираешься готовить? — перехватила я его на полдороге.
— О чем ты, дорогая? — откликнулся он, стремясь продолжить свое движение.
— О кастрюле. Зачем она тебе понадобилась?
— А, это не сейчас, это потом! — поспешил он отвертеться и снова набрал заветный номер.
На этот раз трубку сняла сама фру Юнсон. Мартин для приличия слегка полюбезничал с ней, а потом спросил:
— А нельзя ли на минуточку, на одну крошечную минуточку, попросить к телефону нашу милую гордячку, нашу сердитую Линду? Скажите ей, фру Юнсон, что у дяди Мартина есть для нее небольшой сюрприз. — И игриво хихикнул.
На той стороне произошло некоторое замешательство, видимо, милая гордячка и вправду сердилась и отказывалась от продолжения совершенно ненужных и досаждавших ей разговоров, но потом под нажимом матери все-таки сдалась. Мартин просиял и умудрился почти слово в слово повторить все, что уже сообщил пятью минутами раньше. Когда он повесил трубку, я не выдержала:
— Послушай, по-моему, это переходит все границы.
— О чем ты, дорогая? — насупился он.
— Это просто неприлично. Надеюсь, ты не забыл, что между тобой и крошкой Линдой существует значительная разница в возрасте?
— На что ты намекаешь? — возмутился он и горделиво вскинул подбородок.
— Я не намекаю, я говорю абсолютно прямо и недвусмысленно: неприлично пожилому дяде вязаться к тринадцатилетней девочке. По пять раз на дню выискиваешь предлоги для абсолютно пустых и бессмысленных бесед.
— Каких бесед? — засопел он. — Дорогая, я не понимаю тебя. Что с тобой? С какой целью ты это выдумываешь? Я в последний раз разговаривал с Линдой месяц назад!
Столь беззастенчивое вранье как-то не вязалось со знакомым образом того прямодушного и бесхитростного Мартина, которого я так ценила именно за эти его качества: безупречную честность, правдивость, неустрашимость и открытый характер. Да, ничего себе — дожили, подумала я. Вот вам и ни единой размолвки… Размолвка между супругами — дело житейское, в размолвке нет беды, у нас тут нечто похуже…
За ужином мы обменялись несколькими ничего не значащими фразами, Мартин вдруг оживился, разрумянился — от горячего чая, что ли? — принялся сыпать своими любимыми, на протяжении многих лет отточенными шуточками и снисходительно задирать нас. Ни я, ни дети не разделили его внезапной веселости.
— Вы снобы, — провозгласил он. — Вы все снобы!
Я уложила детей спать и ушла в свою комнату. Он остался сидеть перед телевизором.