, который из всех был самым внушительным, он имел защиту из каленой стали и пятисантиметрового слоя железобетона и был оснащен четырьмя пушками и множеством пулеметов.
Калмыков, действовавший дальше на востоке в окрестностях Хабаровска, возглавил Уссурийское казачье войско, убив законного претендента на это место[142]. Грейвс отзывался о Калмыкове даже хуже, чем о Семенове: «Калмыков был самым отъявленным негодяем, которого я когда-либо встречал… Там, где Семенов приказывал другим убивать, Калмыков убивал своею собственной рукой, и в этом заключается разница между Калмыковым и Семеновым»>{159}. Он терроризировал местное население и грабил поезда, когда ему заблагорассудится.
Американцы ненавидели кровожадных казаков в первую очередь потому, что ничего не могли поделать с их варварством[143]. Неприязнь была взаимной. Калмыков повадился сбрасывать с поезда мертвых лошадей рядом с лагерями американцев, теша себя надеждой, что те будут держаться подальше, опасаясь зловония. Американцев удерживали от нападения на казаков условия их нахождения в Сибири, согласно которым они должны были всего лишь защищать чехов и скопившиеся во Владивостоке грузы. Таким образом, им приходилось терпеть оскорбления, не имея возможности ответить. Более того, когда американцы попытались заставить японцев приструнить казачьих генералов, те ответили, что об этом и речи быть не может, поскольку это будет являться вмешательством в дела русских. В своих воспоминаниях Грейвс ясно дает понять, что оказание поддержки казачьим генералам было ошибкой: «Следует помнить, что Семенов и Калмыков были бандитами и убийцами. Они были способны на любое преступление». Главным занятием этих двоих было препятствовать нормальной работе железной дороги, которую японцы призваны были защищать: «На территории контролируемых ими районов, Семенов в Забайкалье, а Калмыков в Хабаровске, эти двое постоянно чинили препятствия сообщению по железной дороге, нападали на инженеров-железнодорожников союзников, грабили поезда, захватывали оружие и другие ценные грузы, предназначавшиеся Омскому правительству [единый штаб белых] и осуществляли жестокие карательные операции в отношении местного населения, направленные на борьбу с партизанским движением, даже в тех местах, где партизан не было»>{160}.
Почти невозможно преувеличить жестокие и кровавые деяния этих двух мятежных атаманов, пользовавшихся поддержкой лидера Белого движения адмирала Александра Колчака. (О степени кровожадности белых можно судить по опыту моего отца, Бориса Кугульского. Ему, бывшему офицеру, который после революции дезертировал и бежал в Одессу, в 1918 году случилось оказаться в штабе белых в Екатеринодаре, ныне Краснодаре, когда он подумывал о том, чтоб вступить в Белую гвардию, но отказался от этой мысли, увидев повешенных на телеграфных столбах вдоль дороги мужчин, у некоторых из которых во рту торчал их собственный отрезанный пенис. Его старый командир, полковник Левицкий, который пригласил его к себе на неделю, сказал ему: «Это коммунисты, они пытались захватить один из наших кораблей, а мы им не дали». Отцу, который страстно ненавидел большевиков до конца своих дней, тем не менее, претило подобное обращение с людьми, и он был тронут смелостью узников, которые громко проклинали своих палачей и, даже зная о своей неминуемой участи, не выказывали ни малейшего страха. Он отказался вступать в ряды Белой гвардии и, к счастью для меня, вернулся в Одессу, а оттуда бежал в Марсель и Париж). О том же писал и Грейвс: «Генерал считал, что одного утверждения, что человек — большевик, достаточно для того, чтобы заставить его исчезнуть»