— То-то же. Прямо шекспировские страсти в вашей Кукуевке.
— Кстати, напомнил. Сделай для меня одолжение.
— Какое?
— Поговори с Аллочкой. Как врач. Она пьет — расширяет сосуды, по выражению мужа.
— Серьезно? Здоровая женщина, на мой взгляд.
— Вот и разберись. И еще: попроси у Ольги телефон ее подруги.
— Не хотелось бы втягивать…
— Речь идет об убийстве, — сдержанно напомнил я.
— Не там ищешь. Чтоб такой кабинетный деятель…
— Он и в спальнях действует.
— Зарезать женщину? Кишка тонка!
— Я ищу черного монаха.
— Что?
— Его видели на месте преступления.
— Что за черт!
— Возможно, — сказал я многозначительно, — он был в моем халате-хламиде… помнишь опись пропавших вещей?
— Но если видели — в чем проблема?
— Видели призрак без лица.
— А, черный капюшон. И кто этого призрака видел?
— Пока не уверен, не скажу.
— Господи, монах! Материализация литературных персонажей чревата палатой номер шесть.
— Вась, не смешно. Когда ты сможешь приехать?
— Завтра у меня выходной. Смотря по состоянию Ольги…
— Плохи дела, да?
— Сердце плохое, — он замолчал, как-то вдруг осунувшись. — Я выбрал не ту профессию, Леон.
— Вот уж нет! Редкое попадание.
Василий покачал головой.
— Врач должен привыкнуть к страданиям, ну, притерпеться, а я не могу. Каждую смерть переживаю как… — недоговорив, он переменил тон. — К счастью, мои многочисленные жертвы об этом не догадываются, — и засмеялся.
Словно в ответ, из комнаты донесся смех, я невольно сделал движение к двери, Василий удержал.
— Не надо. Ей сейчас хорошо, легко. Ей снится сон.
— «Спит она, улыбаясь, как дети, ей пригрезился сон про меня».
— Кто это?
— Блок. «Соловьиный сад». Я имею в виду: про тебя.
Мы засмеялись уже втроем, легкая такая истерика сквозила в лиловых светотенях.
— Она подарила мне свои стихи.
— Ты окончил роман?
— Начал новый. Новенький, молоденький.
— Ну и слава Богу!
— Все у меня не слава Богу, Вась. По моему дому бродит убийца.
— Да ну тебя, в самом деле!
— Кто еще будет стирать кровь с картины?
— Да кто же? Кто?
— Не знаю. Мне кажется, все против меня объединились.
Во вторник завтракали мы втроем на терраске. Я избегал смотреть на молодых, молча курил, потягивая кофе. Отчего-то не мог я уйти, остаться один, не мог — и все.
Когда-то любил я эти утренние часы, еще не жаркое солнце, подрагивающие тени от сиреневых кустов на пестрой клеенке, особый вкус и аромат еды и первой сигареты в свежести сада. А птицы пели так сладко, осы звенели так тонко и зло над вазочкой с вареньем — казалось, воздух пропитан медом на исходе лета. Все так — да не так!
В райские мои запущенные кущи прокрался некто, прошелестев, точно черное знамя, чтобы совершить проклятие над прадедом этой вот девушки, сидящей напротив в желтом сарафанчике.