Вещица своеобразная, запоминающаяся, с инкрустированной ручкой. По этому ножу в трупе меня бы вычислили быстренько.
Ситуация такова. Подпольный прозаик, одержимый преступным замыслом и страдающий манией величия, обещает при свидетелях умертвить «героя» и приводит замысел в исполнение. То есть сначала описал, а потом исполнил по писаному. Психушка обеспечена.
Я представил открытую дверь, луч света, прорезающий сумрак подъезда. Как я, удивленный, вхожу… прихожая, гостиная, кабинет… У камина труп с ножом. Испуганно вызываю по телефону «кого надо», даю маловразумительные объяснения (и рукопись при мне!). Или трусливо сбегаю с места происшествия. Неважно: все равно «возьмут» меня, я похвастался, что зарежу, и зарезал.
Дело «верняк». Меня спасла семейка Праховых. Старик, вовремя скончавшийся от разрыва сердца. Вот эта девочка, вовремя приехавшая к сыну. Спасли меня, но не Марго.
Проскрипела калитка, и за домом послышались шаги. Наконец-то! Однако вместо Василия возник Милашкин и разрядил атмосферу. Кофе, сигареты, погода, комплименты невесте, то, се… Но вот приступил к делу:
— Леонтий Николаевич, вы говорили с Григорием Петровичем?
— Говорил. Но в настоящее время, понимаете… — начал было я золотить писательскую пилюлю, но секретарь оборвал:
— Он отказал?
— Отказал.
К чему, в самом деле, реверансы? Мы же старые литературные волки.
— Ну и черт с ним, пардон. Быстренько сориентировался и откололся. Не наш человек.
— Наш, ваш… Артур Иосифович, я ведь тоже писал «в стол».
— Вы не «тоже»! Вы не лезли на трибуны. А я еще в позапрошлом году по его публикации в «Огоньке» понял, куда он переметнулся.
— Журнальчик желтенький, согласен. Но ведь нигде больше не взяли, он предлагал.
— Правильно сделали. Вот уж действительно дешевка. «Имя которому смерть, и ад следовал за ним» — через семьдесят лет переоценивать военный коммунизм, когда люди горели мировой революцией!
Вот уж с кем действительно черт, так это с военным коммунизмом и мировой революцией; но статья Горностаева имела эпиграф из Апокалипсиса про смерть и ад и именно ее с автографом я привез Прахову на Страстной неделе! Как же я позабыл? Головка моя начала потихоньку покруживаться.
— Тогда он прогремел, — продолжал Милашкин злобно. — И пошел в коммерцию. Вот они — наши «витии»!
«Все вы хороши! — подумал я так же злобно. — Двадцать пять лет — и кровь, кровь…»
Милашкин распрощался, я не удерживал, был ошеломлен. Дошел с ним до калитки.
— А чем Горностаев вам обязан?
— Было «дело». Аморалка. Я сумел «поставить на вид». А гнать надо было из Союза поганой метлой, как многие предлагали.