— A-а… ну пожалуйста. — Он достал из кармана пиджака связку ключей, отцепил один, протянул мне. — Ищейка ты несчастная.
— Да вместе съездим, чего ты.
— А вдруг я успею машинку подменить?
— Номер не пройдет. Я ее хорошо запомнил.
— Что ж сразу не проверил?
— Не сообразил. Мне кажется, эти письма писала женщина.
— Но не Ольга, поверь, не та психология: она никого не стала бы мучить.
— Так ты считаешь, в письмах…
— Мука. Отчаяние. Сильная воля и страстная личная заинтересованность.
— Да, ты телефон ее подруги взял?
— Взял. Я у тебя в подручных, что ль, хожу…
Мы стояли над пляжем. Дети, собаки, смех, песок, солнце, сосны…
— Вон на той стороне, прямо напротив мостков, лежал камень.
— Чрезвычайно странно. Если труп утопили в озере, дня через два он должен был всплыть.
— Может, и всплыл. Перед неким рыболовом.
Я искал глазами кусты бересклета, нашел. Справа от пляжа, где начинался лес. Подошли. Нежная ажурная листва в зарослях высоких трав.
— По-видимому, здесь происходили свидания.
— Могли б найти и более уединенное место.
— На утренней и на вечерней зорьке никого тут нету.
— Слушай, Леон, ты с женой спал?
— Да с этим проклятым романом весь распорядок спутался. Я ведь обычно по утрам пишу, а тут — ночами. Часто на кушетке и засыпал в кабинете.
— Впредь будешь умнее.
— Никакого «впредь» не будет! — Я переменил тему. — Заросли густые, с дороги ничего не видать. Милашкин, надо думать, с той же целью сюда залез. Рыбак рыбака видит издалека.
— Он тоже удит?
— Удит. Женщин.
Мы сели в траву. Озерные блики, сверкая, слепили глаза, и гордо возвышалась на том берегу та сосна, под которой лежал камень. Такое умиротворение вошло в мою душу, такой покой — впервые за годы. Умом-то я понимал, что началось действие наркотика, сон мешался с явью, а душа словно летела над водами, над лесом, над садами, словно сливалась со всей этой благодатью, что пленила меня еще двадцать лет назад.
Восемнадцать лет мы тут прожили вместе, а потом ты исчезла, умерла, и в этом сияющем просторе я тебя ищу… и найду, чтобы жить.
У меня скопилось уже немало «компромата» на издателя, и под вечер мы с Василием опять отправились к Горностаевым. Но никто не отозвался на звонок и стук.
— Неужели так крепко спит?
— Вряд ли. Действие, — Василий произнес замысловатую латинскую формулу, — длится часа четыре, пять, не больше.
Меня-то «благодать» покинула вскоре после озера — а показалось, часы прошли, вечность, — но я ведь и принял только одну таблетку; однако ощущение «полета» всколыхнуло романтическую муть души; и во избежание последствий я весь день провел с братом. Марию почти не видел.