— Ты прибирался?
— Нет!
— Чего не хватает?
— Четырех платьев, плаща, — начал Гриша монотонно, — халата, шлепанцев, туфель…
— А украшений?
— Они были на ней.
— Ах, на ней!
— Утром!
— Что именно?
— Она обычно носит цепочку с крестиком и серьги. Серебряные.
— Еще?
— Часы. Дорожная сумка и сумочка, паспорт, кошелек.
— Денег много?
— Нет. То, что на хозяйство в начале месяца дал.
Да уж, Гриша отвалит, дожидайся.
— Нож пропал?
— Нет!
— Убийца приобрел опыт.
— То есть?
— Не вынул нож из раны: крови вроде нет. А в остальном — тот же почерк.
Мельком подумалось: кому я, с Васькиных слов, говорил про адский приемчик — оставить лезвие в холодеющем теле?.. Сыну — точно. А может, еще кому…
Василий, опустившись на колени, начал обследовать — «обнюхивать» — ковер, мы остались у порога.
— Она меня бросила, — сказал Гриша как новость, а я вспомнил и повторил сказанную по тому же поводу фразу:
— Так не бросают.
— Что?
— Так умирают!
Он вздрогнул, пепел с сигареты в музыкальных пальцах просыпался на ковер. Гриша исчез, вернулся без окурка, с мокрой тряпкой и тщательно вытер невидимый прах. Меня это как-то поразило.
— Аленька любила порядок, — пояснил.
Если и были тут следы, то они уничтожены, конечно.
— Она безумно боялась, — сказал я.
— Кого?
— Крови. Она видела кровь.
— Мне она этого не говорила, — заявил Гриша с угрюмой твердостью. — Где?
— На месте убийства Прахова.
— Что за бред!
— Запах вина и крови, если он действительно есть, вообще все запахи заглушаются духами, — доложил брат и так и остался сидеть на коленях.
— Аленька любила «Злато скифов».
— Так любила, — заметил Василий, — что вылила на ковер полсклянки, не меньше. Вот! — он ткнул пальцем в огромный бордовый цветок. Я подошел, нагнулся, даже голова закружилась — не люблю духов.
— Где это «Злато»?
— На тумбочке возле зеркала, должно быть.
Флакона не было.
— Где?
Гриша утомленно пожал плечами.
— Значит, взяла с собой.
— Когда ты перечислял взятые вещи, то духов не назвал.
— Не заметил.
С каждым вопросом и ответом разговор становился бессмысленнее и безнадежнее. Но я упорно продолжал:
— Во сколько ты вернулся из Москвы?
— Вечером.
— Уточнить у Никанорыча?
— В половине седьмого.
— Мы тут были около восьми, да, Вась?
— Около. Хочу заметить, что уже к пяти Алла должна была полностью прийти в себя.
— Аленька расширяла сосуды.
— Она была в сильном стрессе. Доктор, подтверди.
— Это правда. Я еще в ту среду на дне рождения отметил.
— Что? Что на дне рождения?
— А вот что, — заговорил я. — Помнишь, у нее началась истерика?
— Ну?
— После того, как я сказал, что Марго держат в земле.