Анна посерьезнела, задумалась. Так и сидела в ногах любовника. Потом подняла на него взгляд:
– Ведь это будет процесс не только против матери? Против всех евангелистов, правильно?
– Да. Ты умница. И против вашего рода тоже. Я постарался избежать позора для Надашди и Батори. Но боюсь, скоро все начнется сначала.
– А церковь только того и ждет, – добавила Анна. – Они ведь не только евангелистов хотят опорочить, они на наши земли и деньги зарятся…
– Эржебета написала завещание, все оставила детям. Ничего святоши не получат! – сердито проговорил Дьёрдь.
– Только вот святые отцы все ходят в Чахтице, – прошептала Анна. – Все надеются, стервятники, что мама его перепишет. И тогда Пал, бедный мой мальчик, братец мой, сиротка, останется нищим…
– Все против нас, – вздохнул Дьёрдь. – Если Эржебету осудят и публично казнят, это станет началом войны в Венгрии…
Зеленые глаза наполнились слезами:
– И это опасно для тебя. Форгач спит и видит, как бы выгнать тебя, да самому стать палатином Венгрии. Если вина матушки будет доказана, тебя обвинят в неправедном суде, и тогда… – она заговорила быстро, горячо, сжимая ладонями колено Дьёрдя: – Позволь сказать, любимый. Ты только выслушай, хорошо? Мне трудно говорить это… она моя мать, и я люблю ее, какой бы она ни была. Но… она ведь больше не нужна? Если она умрет, это избавит от многих бед тебя, меня… Венгрию.
Дьёрдь и Анна проговорили до рассвета.
Утром Турзо вышел из опочивальни, призвал секретаря, вручил ему крошечный флакон черного стекла:
– Езжай в Чахтице, Петру.
Заводски, который привык улаживать «спорные» дела хозяина самыми разными способами, понятливо кивнул и вышел. Вскоре со двора раздался его голос, приказывающий седлать коня.
Замок Чахтице, август 1614 года от Рождества Христова
Теперь она старела – быстро, стремительно, словно наверстывая годы, украденные у молодости. В заключении были недоступны сырая говядина и свиная кровь, которыми Дарволия лечила у хозяйки болезнь малокровия. Не было и красной травы, которую мольфарка каждую весну собирала в глуши карпатского леса и варила из нее густой, маслянистый багровый настой. Ванны из этого удивительного зелья помогали сохранить свежесть кожи.
Волосы поредели, кожа покрылась морщинами и коричневыми пятнами, стали шататься зубы. Но Эржебете было все равно. Она давно уже не смотрелась в зеркало, перестала интересоваться своей внешностью.
Она по-прежнему жила в своих покоях, только теперь, помимо двери, вход в них был забран еще и решеткой, а снаружи за графиней смотрел тюремщик.
Черный человек теперь сделался ее постоянным компаньоном. Он проводил в комнате дни и ночи, и молитвы больше не отпугивали его.