Сергей внезапно увидел другую Соню — не угловатую, с резкими движениями, а женственно-мягкую. Она печально-укоряюще глядела на него.
— Поздно, Сережа. Ну пора, меня ждут, не иди со мной.
Он вспомнил слова матери: «Соня для тебя была бы прекрасной женой». И только сейчас понял их правоту.
— Соня, напиши, пожалуйста. Мне это очень нужно.
— Посмотрим. Прощай.
Она поцеловала его.
Он считал свою личную жизнь неудавшейся. Дважды он сделал в жизни ошибки — с Викой и с Соней.
Вика, может быть, и неплохая, но духовно убогая — мать сумела воспитать ее такою. Голая страсть к Вике подавила в нем разумное, правда, он пытался как-то жалко сопротивляться, хотел обратить Вику в свою веру, но…
А с Соней! Задним числом он понял, что мимо проплыло его счастье. Оно было так близко, так возможно, просилось ему в руки, именно просилось…
Он оказался эмоционально тупым, глухим, просто неумным. Да, да, да… ему нужна была такая жена, как Соня. Ведь мать говорила ему, что страсть проходит, ее дурман постепенно выдувается ветром повседневности, супруги трезвеют и, если нет ни крепких духовных нитей, ни общей жизненной идеи, муж и жена остаются каждый сам по себе, возникает пресловутое одиночество вдвоем, и, по существу, теперь бывшие супруги начинают искать свою новую половину; не зря муж и жена называют друг друга: моя половина.
«Значит, я ущербен, — рассуждал Сергей и испытывал от этого какую-то сладкую горечь самоистязания. — Что же делать? Я буду своеобразным отшельником, монахом. А за примером ходить недалеко — мой родной дядя Константин. Он так и окончил свои дни одиноким. Дядя после двух неудавшихся браков понял, что не создан для семейной жизни — у него был слишком тяжелый характер. И он решил, что больше не имеет права жениться и коверкать жизнь женщинам. Что ж, видимо, и меня ждет такая судьба. Как повезло в жизни дедушке и бабушке, маме и папе! И раз у меня не складывается личная жизнь, надо отдать себя работе».
Он считал своим долгом прежде всего выполнить желание бабушки: написать и издать повесть о деде. Ведь это и долг перед памятью о нем. Бабушка и название придумала: «Рядовой Леонид Придорожный».
— Он сам себя называл рядовым революции, партии, — говорила Елена Анатольевна. — Это, конечно, для тебя, Сереженька, звучит слишком по-газетному, может быть, отдает немного демагогией, характерной для революционных лет. Но если говорить по существу, мой милый, твой дед был скромным человеком, без чванства, готовым выполнять самую, как сейчас говорят, непрестижную работу, лишь бы она приносила пользу общему делу. Я чувствую, что не смогу издать повесть. Надо ведь не только аккуратно перепечатать написанное им, но еще соединить мостами его время и наше, показать преемственность там, где она есть, и сказать, где, к сожалению, не сохранилась. Произведение о Придорожном должно быть твоим. Ты выступишь как писатель.