– Ты меня пугаешь.
И в самом деле, каждая клеточка его тела вибрировала от присутствия Гамаюн, от давления ее слов, будто буря близится, и он чувствует ее по дрожи в коленях и тяжести в груди.
– Да, – ответила она просто.
– Я не понимаю. Я хочу понять.
– Поймешь еще прежде, чем все закончится. Ты всегда понимаешь.
– Тогда почему все происходит так, как происходит? Если я понимаю это, я могу это изменить. Это из-за тебя? Ты не даешь мне все изменить?
Гамаюн обязана говорить правду. Иван это знал, помнил из каждой сказки. Поэтому он не находил в себе ни малейшей способности не верить ей.
– Все происходит потому, что Жизнь все поглощает, а Смерть никогда не спит, а между ними мир движется. Зима становится весной. И время от времени они исполняют странную и печальную сценку, просто чтобы узнать, не победил ли кто уже. Движется ли мир так, как раньше. – Гамаюн встопорщила истрепанные перья и взглянула на Ивана из-под опущенных ресниц. – Как любовная пьеса. Как жертвоприношение. Я тут точно ни при чем.
Иван посмотрел на черную палатку:
– Я бы мог убежать домой, в мой лагерь. Я бы мог вернуться к своей службе и никогда никому ничего не говорить.
Гамаюн выгнула идеальную бровь:
– Ну так давай, Иванушка. Беги. Поверь мне, она этого не стоит.
Облака встрепали волосы Ивана Николаевича. Он нахмурился и подумал о том, как ему понравилась утренняя папироса. О своем невероятном везении. Если он убежит, то все равно однажды умрет. На дворе 1939 год. Люди умирают постоянно. Он тоже умрет, но умрет, так и не узнав, кто был в черной палатке. Он не сможет перестать гадать об этом, как он никогда не сможет перестать трогать языком порез во рту. Когда бы он ни умер, где бы он ни умер, последнее, что он будет вспоминать, – хлопанье черного шелка, похожее на шепот.
Иван не шелохнулся.
– Добрыня Никитич всегда отправляется в Сарацинские горы, – тихо сказала Гамаюн. После этого она втянула голову в плечи и исчезла прежде, чем он успел моргнуть.
Марья Моревна в заскорузлом от грязи мундире командующего, с волосами, заплетенными в косу и уложенными вокруг головы, склонилась над письменным столом.
На войне все идет плохо.
На войне всегда все идет плохо.
Она провела рукой перед глазами. Уже год, не меньше, как ей нужны очки. «Смотри», сказали ей очки, лежащие на столе. «Смотри, насколько ты не такая, как все. Ты стареешь и слабнешь глазами. Это на тот случай, если будут сомнения, на что ты годишься». Марья предполагала, что именно поэтому никто не спрашивает, что стало с украденными девочками из волшебных сказок. Какой вышел бы конфуз! Они становятся раздражительными, вступают в армию, надевают очки. Кому они нужны такие?