И вот, когда мать Джоны захотела взять его с собой в Калифорнию, где ей предстояло выступать на фолк-фестивале «Золотые ворота», он отказался, сказав, что уже слишком вырос, чтобы оставаться ребенком певицы, слоняющимся за кулисами с повешенным на шею пропуском в любое место. Он думал, что на этом все закончится, но не тут-то было. С фестиваля Джоне позвонил Барри Клеймс, у которого сохранился домашний номер Сюзанны.
— Я так расстроился, что не смог дать тебе еще один урок игры на банджо, — сказал Барри по междугороднему телефону. Где-то далеко на заднем плане раздались аплодисменты; Барри звонил из-за кулис, и Джона мог себе представить, как он снимает свои летные очки и вытирает слезящиеся глаза, затем снова надевает очки, повторяя это полдюжины раз.
— Мне надо идти, — сказал ему Джона.
— Кто звонит? — спросила, входя в комнату, няня.
— Ну же, не делай этого, Джона, — сказал Барри.
Джона промолчал.
— Ты необыкновенно творческая личность, и мне нравится заряжаться твоей энергией, — продолжил Барри. — Я думал, тебе тоже было интересно.
Но Джона лишь повторил, что ему надо идти, и быстро повесил трубку. Барри Клеймс перезвонил десяток раз, и Джона не понимал, что можно просто не отвечать. Каждый раз, когда звонил телефон, Джона брал трубку. И каждый раз Барри Клеймс говорил, что заботится о нем, скучает по нему, хочет его видеть, что Джона для него самый главный человек, включая всех его знакомых фолк-певцов — даже включая его маму, и Боба Дилана, и Пита Сигера и Вуди Гатри. Джона еще раз напомнил, что ему пора уходить и повесил трубку, внезапно ощутив жуткий рвотный позыв — из тех, что, кажется, вот-вот перейдут в настоящую рвоту, но не переходят. На следующий день Барри звонил три раза, еще через день — дважды, потом — только один раз. Затем вернулась с гастролей Сюзанна, и Барри больше не звонил совсем.
Несколько месяцев спустя Барри Клеймс внезапно ушел из группы The Whistlers и начал сольную карьеру, выпустив альбом политических песен. В одном хите с этого альбома припевом шла антивоенная баллада, которая больше проговаривалась, чем пелась:
«Скажи, что не уйдешь, чувак,
В страну червей, взрытой грязи во мгле.
Скажи, что не уйдешь туда, чувак,
Ведь жить надо здесь, на земле».
Впервые услышав песню по радио, Джона воскликнул: «Что?» Но в комнате никого не было, и никто не услышал его. «Что?» — повторил он. «Грязная грязь» поменялась на улучшенный вариант — «взрытую грязь». Джона вообще не знал, что такое «взрытая», но главная идея и мелодия песни определенно принадлежали ему, а потом Барри Клеймс доработал ее, перестроил и превратил в нечто свое. Джоне некому было об этом рассказать, некому пожаловаться на несправедливость. Уж точно не матери. Его музыку украли, его мозгом манипулировали, он очень долго пребывал в растрепанных чувствах, хотя всячески старался это скрывать. По ночам он иногда видел следы гравировки на потолке, и тогда он лежал без сна и пережидал их, чувствуя облегчение, когда наступало утро и комната становилась обыкновенной, нормальной. Песня «Скажи, что не уйдешь, чувак» стойко держалась где-то в середине чартов, потом опустилась ниже, и всякий раз, когда ее крутили по радио, Джона ощущал, что вот-вот взорвется, но изо всех сил держался и превозмогал себя. Наконец песня исчезла и вернулась лишь много лет спустя, выходя на всех подряд сборниках «лучших песен 60-х», и в конце концов кислотные вспышки воспоминаний померкли, стали реже и слабее. Однажды Джона встревожился, увидав на белой стене узор из зловещих листьев и лоз, но затем сообразил, что это всего лишь обои.