— Наверное, под машиной в яме валяется, — заметил ефрейтор. — Слазить посмотреть?
— Не надо. Я сам. Чего ты смотришь? Жри, — сердито приказал Малешкин и полез под машину.
Минут десять Саня рылся в песке и наконец нашел свою ложку на гусенице под опорным катком. Саня крепко выругался и закричал:
— Эй вы, черти, кто мою ложку под каток засунул?
— Я, наверное, — отозвался Щербак.
— Что же ты мне сразу не сказал?
— Забыл…
И прежняя злость на механика-водителя вспыхнула у Сани с еще большей силой.
— Ты вечно все забываешь. — Саня выполз из-под самоходки и, держа ложку как пистолет, пошел на Щербака. — Я тебе запретил шляться на кухню. А ты опять забыл? Зачем потащился на кухню, а? Встать, разгильдяй, когда с тобой разговаривают!
Щербак поднялся и, сгорбясь, опустив голову, стоял перед командиром.
— Отвечай: почему пошел на кухню?
— За завтраком.
— А почему ты пошел?
— А кому-то все равно надо было идти.
— Не кому-то, а заряжающему! Я же приказывал!
— Приказывал, — как эхо, повторил Щербак.
— А почему же вы, Щербак, нарушаете мой приказ?
— А Бянкин мне сказал: «Бери котелки и топай на кухню».
— А кто здесь командир? Я или Бянкин? Отвечай мне, кто здесь командир, я или…
— Конечно, вы, товарищ лейтенант. И полно вам ругаться. Рубайте суп, а то совсем холодный будет, — сказал ефрейтор и потянулся к банке с тушенкой.
— Отставить тушенку, ефрейтор Бянкин. Разве вы не знаете, что это неприкосновенный запас! — прикрикнул Саня на заряжающего.
Ефрейтор покидал с руки на руку банку и, вздохнув, бросил ее в коробку. Саня, довольный тем, что Бянкин, которого он, откровенно говоря, побаивался, беспрекословно выполнил его приказание, уже не так грозно смотрел на водителя, и голос его сразу подобрел. Он еще продолжал ругать Щербака, но гнев его теперь звучал как награда собственному самолюбию. Впрочем, ругать Щербака можно было сколько хочешь. Он никогда не возражал, да и не обижался. Он чем-то напоминал старую, задубелую клячу, которую сколько ни бей, сколько ни кричи, она не оглянется и не прибавит шагу.
Бестолковый, неряшливый Щербак стоял, беспомощно опустив руки, и преданно смотрел на командира. Сане одновременно стало жалко водителя и стыдно за свой разнос. Но он не знал, как сменить гнев на милость. Малешкину хотелось сказать Щербаку что-нибудь доброе, теплое, но подходящих слов не находилось. И он сказал:
— Ты бы хоть рожу помыл. А то ведь ужас на кого ты похож.
Щербак понял, что командир выдохся, и охотно согласился после завтрака помыться. Малешкин, доказав, какой он строгий командир, спокойно уселся хлебать остывший суп. Наводчик с заряжающим переглянулись и, втянув головы в плечи, хихикнули. Экипаж давно раскусил своего командира: вспыльчив, горяч, но отходчив, а вообще мягкий, как лен, хоть веревки вей.