– Я делаю, что могу, чтобы моему персоналу легче работалось. Я нанимаю хороших людей и хочу их задержать. Я разрешаю Хиту и Блейку играть у себя во дворе час-другой, пока у Тины не закончится смена. И никто не парится.
– Такое выражение мне неизвестно.
– Хм… Я имею в виду, что это никого не беспокоит… и приносит пользу. Зачем отказываться от этого?
Он ничего не ответил.
– Они хорошие мальчики?
– Надеюсь. – Он дернул плечом и сердито спросил: – Почему вы так на меня смотрите?
Мог бы сказать: «Спасибо, Уинни, что подумали о моем сыне…»
– Я… – И тут Уинни понесло. – Ваши возможные подозрения оскорбительны. У меня нет никаких коварных планов в отношении Луиса.
Он выпрямился во весь свой впечатляющий рост.
– У меня и в мыслях подобного не было.
Она едва удержалась, чтобы не назвать его лжецом.
«Прикуси язык. Не лезь на рожон. У тебя более важные задачи».
Глаза у Ксавьера сверкнули.
– Мне необходимо сделать несколько звонков.
Они вернулись к мотелю, и Уинни нажала на кодовый замок задней двери.
На верхние этажи вели две лестницы: одна была сейчас перед ними, а вторая в фойе. Конференц-зал и комнаты Ксавьера находились наверху. Дойдя до верхней лестничной площадки, Уинни остановилась и отсалютовала картине на стене:
– Здравствуйте, капитан.
– Что с вами? – Ксавьер задержался перед картиной.
– Ничего. Я собираюсь написать вам отчет.
– Я про это. – Он указал на портрет. – Почему вы с ним разговариваете?
Старый морской волк с бородой, трубкой и пиратским веселым взглядом улыбался с портрета.
– Я всегда приветствую капитана. Я еще маленькой девочкой так делала. И кое-кто из гостей тоже ему салютуют. Понятия не имею, кто он, поэтому мы сочиняем про него истории, и всем нравится.
– Эта картина… – Ксавьер скривился, – штамповка, и к тому же плохая. Ее надо убрать.
Уинни повернулась к нему:
– Нельзя убирать капитана. Вы столкнетесь с мятежом.
Он прищурился:
– Я намерен все здесь изменить. Если я еще не внес ясность в этот вопрос, то позвольте мне сделать это сейчас: это мой мотель. – У него напряглись скулы, а в глазах появилась боль, которую невозможно скрыть. – Поэтому я могу делать с моим мотелем то, что мне нравится.
Это так. Надо бы двинуть ему в нос за то, что он столь грубо и откровенно заявил ей о своих правах, но…
– Лоренцо заслуживает лучшего, чем это! – закончил он.
Он, должно быть, безумно любил деда. Вчера она углядела сквозь непроницаемую маску и кипящую агрессивность проблески подлинной скорби.
Господи, кто-кто, а она знает, что такое горе, понимает, как это может съедать изнутри, днями не проявляться, а потом проснуться и начать жалить тебя со всех сторон.