Вообразил волков, которые даже теперь бродят стаями в лесах, принюхиваются к ветру…
Направляются к белому каменному дому.
Рычат, роняют слюну.
Врываются внутрь.
И так далее.
ханс воллман
Джентльмен сунул руку в тот карман.
роджер бевинс iii
Сжал в ней замок.
ханс воллман
С огорченным видом покачал головой:
Как я мог забыть такое простое…
роджер бевинс iii
Поднялся на ноги.
ханс воллман
И пошел.
роджер бевинс iii
В направлении белого каменного дома.
ханс воллман
Оставив меня с мистером Воллманом на земле.
роджер бевинс iii
Поскольку мы пока были перемешаны друг с другом, следы мистера Воллмана естественным образом начали возникать в моей голове, а мои следы естественно начали возникать в его.
роджер бевинс iii
Никогда не приходилось видеть себя прежде в такой конфигурации…
ханс воллман
Следствием этого стало удивление.
роджер бевинс iii
Я словно в первый раз увидел великую красоту всего, что есть в мире: дождевые капли в лесу вокруг нас падали с листьев на землю; звезды висели низко – бело-голубые, робкие; ветер приносил запах пожара, сухого дерева, речного гумуса; неодобрительное потрескивание сухостоя наполнялось усиливающимся ветром, а где-то вдалеке, пересекая ручей, впряженная в сани кляча мотнула шеей с колокольчиком.
ханс воллман
Я видел лицо его Анны и понял его нежелание оставлять ее.
роджер бевинс iii
Я жаждал мужского запаха и крепкого мужского объятия.
ханс воллман
Я знал печатную машину, любил работать на ней (знал рабочий стол, передвижные крючья, штангу с захватами, стол под рамой). Вспомнил мое недоумение, когда упала знакомая центральная балка. Этот ускользающий последний миг паники! Я пробил мой рабочий стол подбородком; кто-то (мистер Питтс) кричит из приемной, возле меня лежит бюст Вашингтона, расколотый на кусочки.
роджер бевинс iii
Печка тикает. В метущейся панике я перевернул стул. Кровь, текущая по канавкам между досками пола, скапливается, добравшись до кромки ковра в соседней комнате. Меня еще можно оживить. Кто не совершал ошибок? Мир добр, он прощает, он всегда предоставляет второй шанс. Когда я разбил материнскую вазу, мне позволили подмести фруктовый подвал. Когда я недобро поговорил с Софией (нашей горничной), то потом написал ей письмо, и все закончилось хорошо.