Трудно сказать, насколько искренней была в этот момент Сидни, однако ведь и правда многое из того, что она делала, вышло плохо, — а у кого бывает иначе? Такова природа семьи, но в семье Митфорд эта природа проявилась особенно драматично. В 1946-м Диана писала Нэнси, что видела «Дом Бернарды Альбы» Лорки, драму, где строгая мать управляет пятью дочерями, не отпуская их от себя: «В точности про Мулю и нас». Она шутила, но эта шутка — еще одна грань истины. Сидни действительно доминировала в семье. Дочери вырвались из-под ее власти, но ускользнуть от матери не могли. Тот образ, который сложился у Нэнси и Джессики, был правдой, но была права и Диана; доля истины была и в том, что каждая из сестер думала о других. Истолкования семейной драмы множились, и ни одно из них нельзя считать истиной в последней инстанции, хотя, если учесть характер девочек Мит-форд, — их способность к самоубеждению, — каждая, конечно, только себя считала правой. Они спорили до тех пор, пока из шести не осталась только одна, Дебора. Ее инстинктивная честность, несклонность усложнять и готовность принять сложности сестер, не искажая собственного здравого смысла и характера, обеспечили ей право на последнее слово. Впрочем, сама ее прямолинейность означала, что и это лишь одна из версий.
В 1959-м, когда Джессика встретилась в Лондоне с книгоиздателями и завершила оформление в собственность Инч-Кеннета (который она продаст через восемь лет), Сидни, по-прежнему зимовавшая в старых перестроенных конюшнях на Ратленд-гейт, обнаружила у себя симптомы болезни Паркинсона. Тем не менее она отважно вернулась на свой остров, где ей помогала супружеская пара Магилливри, подставила лицо соленым брызгам, как в юности учил ее отец. Ей было под восемьдесят, а дух оставался таким же неукротимым, как любимый ею шотландский ландшафт. Но через четыре года состояние Сидни сделалось критическим. В мае 1963-го вызвали дочерей. Величественный и грозный остров сыграл свою роль в ее последней болезни, как прежде в последней болезни Юнити: две сиделки ухаживали за Сидни, а врачу помешал вовремя прибыть разыгравшийся шторм. Возможно, ее это устраивало. «Так трудно умирать, — писала Дебора Джессике, — все равно что заново рождаться».
Умирание затянулось. Той же Джессике Нэнси писала: «Дважды казалось, что она отходит», и дважды Сидни возвращалась к жизни — она была крепкой. В привычном для ее отношений с матерью тоне Нэнси жаловалась, что Сидни бранит дочерей, «оттащивших ее от края могилы — и зачем?». «Но мы лишь дали ей попить, когда она просила, это же не значит вытащить из могилы!» И столь характерная для Нэнси смена интонации, внезапная нежность: «Как же она любит одежду, все красивое. Даже в этой ночи похвалила мой халат».