Не оборачиваясь, Вьюжный сказал киргизу:
— На, вот, нож и брусок. Наточи. Я от «чушки» мяса отрежу… — И опять задумался…
Что делать теперь!.. Везде знают… Везде будут ловить… Как быть?..
…Из тяжелого раздумья Вьюжного вывел чей-то голос, тихо произнесший:
— Вьюжный!
— Что за чорт, — подумал Вьюжный — ослышался разве?
Голос повторил:
— Вьюжный!
Вьюжный быстро обернулся и обомлел.
Прямо против него, упершись спиной в срыв берега, держа ружье с взведенными курками и целясь ему прямо в голову, стоял киргиз и повторял:
— Вьюжный, Вьюжный!
Вьюжный как-то сразу погруз всем телом, а потом деланно свирепо закричал:
— Брось ружье, грязный дьявол! Что ты, мерзавец, ограбить что ли вздумал! Скот! Брось баловать!
А в голове пошел какой-то испуганный сумбур. Вьюжный рванулся было к киргизу, но киргиз внушительно дернул ружьем и не менее внушительно сказал:
— Сиди! Тихо!
Вьюжный сел, а киргиз, не спуская с прицела его головы, начал тихо и торжественно:
— Слушай! Ты — Вьюжный… Две недели назад узун-кулак[22] сказал мне, что моего брата Абдуразака убил в Коканде большой человек, у которого нет четырех зубов спереди, сломана рука и на руке нарисован цветок и что его зовут «Вьюжный». У тебя нет зубов, сломана рука… Ты — Вьюжный. Ты — убил моего брата. Слушай. Ты — спас меня. Спасибо тебе. Я в жизни не держал ружья, не убил ни одной птички и никогда бы не подумал убить человека, который меня спас. Но тебя я убью за брата. Так велит наш закон. Если я не убью тебя, я попаду в джонамхан (ад). Я не хочу быть в джонамхане. Я убью тебя. Так велел Магомет…
По мере того, как киргиз говорил, Вьюжному казалось, что его голова превращается в большой чугунный котел, а в стенки котла оглушительно и громко стучит:
— Я убью тебя… Так велел закон…
Заходило солнце, заливая красной тусклой позолотой траву, и Вьюжному невыносимо дикой казалась мысль, что его, убежавшего от толпы, ждала смерть вот тут, на этом глухом берегу.
Из далекого кишлака протянулся и серебряной ниточкой задрожал крик тонкий и тягучий:
— Ла-а-а! Иль ла-а-а!
И замирал, падая куда-то в долину.
И снова над шумливой Дарьей, над затихшим тугаем, над пыльными лентами дорог, над угрюмыми барханами дрожало и тянулось к заходящему солнцу:
— А-а-а-а-л-л-а-а!
И в третий раз прозвучал в воздухе, как далекий зов из каких-то неведомых, потонувших в нежном розовом золоте заката краев печальный напев:
— А-а-а-и-ль-ла-а-а!
Вспыхнул снег на далеких горах… зажглась первая звездочка… На небе стекляный серп месяца рос и ширился… Потянулись от Дарьи кверху белесые струйки тумана…