. По правде говоря, хорошо, что общество засиживалось до утра, потому как постелей не было и для половины той толпы, что гостила у нас в те дни, хоть на рассвете в гостиной для желающих расстилали матрасы. Что до меня, то, глядя на все происходящее и видя, как целое море кларета утекает в глотки тех, кто не имел на это ни малейшего права, и, как горы мяса безвозвратно уплывают из кухни в столовую, не считая того, что подавали в комнаты разным господам, я мог только пожалеть бедного моего господина, которому за все это надо было платить; но не говорил ничего, опасаясь попасть в немилость. Рано или поздно наступит день выборов, говорил я себе, и все будет кончено. Так оно и случилось — счастливее дня я в своей жизни не видывал.
— Ура! Ура! Сэр Конди Рэкрент на вечные времена!—услышал я, проснувшись поутру, и во весь день только одно и слышалось, и трезвых не было ни души, — только разве очухаются, когда подходят к урнам, чтобы проголосовать честь по чести и устоять против всех этих крючкотворов, которые так и набросились на наших избирателей и многих повыгоняли, кто не мог поклясться в том, что имеет свободное землевладение: а сэр Конди не желал, чтобы из-за него шли на клятвопреступление, не то, что та сторона, господь тому свидетель; но не будем о том говорить. Некоторые из наших избирателей пришли в замешательство, когда им задали вопрос: ступала ли их нога на землю, которая была их свободным владением? Тогда сэр Конди, радея о совести тех, чья нога не ступала, велел, чтобы им не кривить душой, привезти со своей фермы в Галтишинах несколько корзин дерна[49], и когда их доставили в город, дал каждому по куску дерна, чтоб они на него стали, и они после этого, понятно, могли честью поклясться, что ступали по своей земле[50]. Так, благодаря нашей честности, мы одержали победу[51]. Я думал, что тут же на улице умру от радости, когда увидал бедного моего господина в кресле, а сам-то он без шляпы, а дождь-то хлещет, как из ведра, но толпы народа бегут за ним, а он кланяется и жмет руки всему городу.
—Это сэра Конди Рэкрента несут в кресле?—спросил какой-то незнакомец из толпы.
—Его самого, — отвечаю. — Кому же еще там быть, благослови его, господи?
—Ты что ж — родня ему? — говорит.
—Вовсе нет, — говорю. — Но живу я при нем, вот уже двести лет и более, я и мои родные.
—Что ж, тогда тебе повезло, — замечает, — что он сейчас там, где он есть, ибо будь он сейчас не в этом кресле, тотчас оказался бы он кое- где похуже. Ибо я сюда прислан, чтобы его упрятать[52], а бумага у меня вот тут в кармане.