И тут ее потихоньку вернула к реальности боль в животе. Ника уже некоторое время чувствовала спазмы, но старалась не обращать на них внимания. Видимо, зря все-таки она съела ту похлебку. Ее кидало то в жар, то в холод, кожа покрылась липкой испариной. К горлу подкатила тошнота, потом вроде стало чуть полегче, но через минуту желудок словно сжала чья-то рука, и девушку стошнило. После этого она испытала облегчение, но вместе с тем жуткую слабость. «Слишком уж ты нежная», – вспомнила она слова одного из приятелей отца.
И тут дверь снова противно заскрипела. То был тюремщик.
– Слышь, девка, – позвал он, – плохо твое дело. Шлепнут тебя, не иначе.
– Да за что? – простонала Ника, еле подняв голову. – Я ничего такого…
– Начальству видней, девка.
Ника от слабости уже и говорить не могла. «Вот и все», – подумала она. А часовой продолжал:
– Я б тебе помог, девка, жалко мне тебя. Только ведь жить-то всем охота. И жрать всем надо.
– У меня же все отобрали, – простонала Ника, сообразив, куда он клонит. – Хочешь, я тебе записку напишу – на Китае покажешь человеку одному, он тебя наградит.
– Хто его знает, чего ты там напишешь. Читать-то я не обучен.
– Слово даю, – просипела девушка.
– Ну, погодь тогда. – Часовой скрылся и вскоре вернулся с мятым клочком бумаги и огрызком карандаша. И светил фонариком, пока Ника из последних сил выводила:
«Выдать подателю сего сто патронов».
– Вот, – прошептала она, – придешь на Китай-город, спросишь там Лёху Фейсконтроля – его всякий знает. Он тебя наградит.
– Ладно, – проворчал часовой, – возьму грех на себя, открою тебе дверь – иди, девка. Жалко мне тебя. У меня тоже дочка была. Маринкой звали. До шести лет не дожила, умерла – больная родилась. Отчаянная ты, девка. Беги, да поскорей. Тут туннель нехороший, так ты стерегись – авось пройдешь.
Ника выбралась наружу и поплелась по шпалам. Записка, выданная часовому, была, конечно, филькиной грамотой. Лёха и не подумал бы отдавать за нее такую кучу патронов. «Неужели все-таки мне повезло? Пока это все обнаружится, я буду уже далеко. Да и на Китае меня не обидят, а вот если охранник туда притащится, пусть пеняет на себя».
Тот смотрел ей вслед, сжимая клочок бумаги. Он в любом случае остался не внакладе: ему достались все ее вещички. Был приказ вышвырнуть бродяжку, не переводить на нее казенные харчи. «Так чего ж плохого, – думал он, – если и о себе позаботиться? Ведь не за хорошие дела девку упекли».
Ника брела по туннелю, вспоминая все те ужасы, что ей рассказывали об этих подземных коридорах: о хищниках, которые бесшумно подкрадываются к жертве; о призраках, встреча с которыми сулит смерть, – жуткой Мамочке, Черном Машинисте. Редко случалось Нике оказаться в туннеле совсем одной, да только сегодня другого выхода у нее не было. Она на все была готова, лишь бы не сидеть взаперти, лишь бы вырваться из той вонючей камеры. По крайней мере, еще недавно ей так казалось. Но теперь, в темноте, страх навалился на нее, опутал, точно ватное одеяло, мешал дышать. «Что за шорох там, сбоку? Крыса? Или человек? А может, кое-что похуже – создания, живущие в самых глубоких туннелях, которые иногда выползают поближе к людям?» Ей приходилось слышать о гигантских пауках, каждый раз сплетавших сети на новом месте, о странных безглазых тварях с неимоверно развитым чутьем. А где-то неподалеку находился мертвый перегон, о котором рассказывали такое, что многие предпочли бы умереть заранее, только бы не попасть туда. И морлоки-людоеды – далеко не самое страшное, с чем там можно было столкнуться. Зажимая рот рукой, чтобы не скулить от страха, Ника молилась, чтобы смерть, если настигнет ее здесь, оказалась быстрой и безболезненной. «Неужели я тебя больше не увижу?» – прошептала она, вспоминая серые холодные глаза, упрямый подбородок, светлые короткие волосы. Он бы не испугался, он сумел бы защититься сам и защитить всех, кто оказался поблизости. Ника, думая о нем, приободрилась немного. Ей казалось, что еще чуть-чуть – и она выйдет к станции. И тут девушка почувствовала, что в туннеле есть кто-то еще. Она даже не услышала – ощутила чужое дыхание. И замерла обреченно, не в силах сделать ни шагу.