Мысли о море и соленом ветре, сиянии света, когда вода разбивалась о нос корабля, освещенной палубе, возможно, звоне рынды, отбивающей склянки, и прохладной тусклой ночи вокруг так подействовали на Тренча, человека практически лишенного воображения, что от острой тоски он чуть не заплакал. Но незнакомец снова заговорил.
— Забавно, что эти лица всегда были одни и те же... человек в шатре с ланцетом в руке, человек в задней комнате рядом с Пикадилли... и я. Смешно и не совсем правильно. Нет, не думаю, что это вполне правильно. Они становятся довольно большими, когда спишь в темноте... довольно большими, подбираются очень близко и не уходят... они пугают...
И он внезапно вцепился в Тренча плотной, нервной хваткой, как мальчишка в отчаянном страхе. И с ободряющей интонацией мужчины, обращающегося к мальчику, Тренч ответил:
— Все хорошо, старина, все хорошо.
Но спутник Тренча уже освободился от страха. Он покинул детство и репетировал некий разговор, который должен состояться в будущем.
— Вы заберете его? — спросил он с нерешительностью и робостью. — Правда? Другие уже забрали, кроме того, кто погиб у Тамаи. И вы должны забрать! — Он говорил так, как будто едва мог поверить в свою огромную удачу. Затем голос стал похож на голос человека, умаляющего свои несчастья. — Конечно, это были не лучшие времена. Но тогда никто не ожидал лучших времен. И в худшем случае, нужно всегда с нетерпением ждать... предположим, я бы не сбежал... Я не уверен, что, когда все успокоится, не окажется, что это действительно было худшее время для вас. Я вас знаю... это ранит снова и снова, вашу гордость и чувства, и все остальное, и уже давно, так же сильно как тем утром, когда солнечный свет проникал сквозь жалюзи. И ничего не поделать! Даже после ничего не поделать... вы не ожидали этого, в отличие от меня... для вас было кончено... — и он снова начал бредить.
Восторг полковника от звуков родной речи уступил место огромному любопытству. Что это за человек и о чем он говорит? Когда-то давно, стоя на стоянке кэбов на юго-западном углу площади Сент-Джеймс, он сказал: «я любопытный и последовательный человек», и небезосновательно. А сейчас перед ним разворачивалась история жизни, и не слишком счастливая, возможно даже трагичная. Тренч начал рассуждать, что значит слово «после», постоянно возвращавшееся в речь человека, и по всей видимости очень важное для него.
Жара в тюрьме стала удушающей, темнота подавляла, но крики и шум стали стихать: усталость и истощение возымели свое действие. Тренч снова склонился к товарищу и услышал более отчетливо: