«У нас разбомбило дом. Я жил на Садовой, — повторяет про себя Володя. — Я пробирался домой. Меня остановили…»
— Ты шёл не один. С тобой были командиры Красной Армии. Они бежали из плена, и ты, Владимир Щербацевич, должен был переправить их, — говорит гестаповский офицер. Он стоит на фоне широкого светлого окна. — Рассказывай!
— О чём?
— О подполье.
— Я не знаю, что это такое.
— Хорошо, мы объясним. Подполье — твой дом на Коммунистической улице. Там скрывались советские военнопленные. Их прятали вы с матерью…
Володя чувствовал, как слабеют ноги. Кто же это всё рассказал?
Голова гестаповца вяло покачивается, потом разбухает, увеличивается. И вот уже не голова, а что-то непонятное, огромное движется Володе навстречу.
— Будешь говорить?..
…По голове за воротник рубахи стекает ледяная вода, и резко пахнет нашатырным спиртом.
— Мы из тебя вытянем!
«Значит, молчал, — мелькнуло в сознании Володи. — Молчал!» — Стало сразу легче дышать.
Дверь в стене бесшумно раздвигается, и в кабинет входит офицер.
Следователь отдаёт ему короткое распоряжение.
Через несколько минут в комнату вводят Ольгу Фёдоровну.
— Узнаёшь? — голос следователя доносится откуда-то издалека. — Подойди к своей матери. Ты что, оглох?
Володе очень трудно смотреть маме в глаза и говорить, что не знает её, не встречал. Но он говорит и угадывает по маминому лицу, что поступает правильно. Теперь гестаповец обращается к Ольге Фёдоровне, и Володя слышит тихий мамин голос:
— Мне… незнаком этот мальчик.
Ввели какого-то человека. «Рудзянко?!»
— Вы являетесь командиром Красной Армии? — спрашивает его гестаповец.
— Да, — отвечает заключённый.
Володя вздрогнул. Он слышит, как лейтенант называет имена тех, кто недавно его лечил, пытался вывести к фронту. Но это уже какой-то другой человек, незнакомый, неизвестный.
Если бы можно было вот сейчас же наброситься на него! Но надо сдерживать себя. Пусть предатель утверждает, что в кабинете следователя находятся сейчас мать и сын Щербацевичи, — «главные деятели подпольной группы». Володя же отвечает:
— Я на Коммунистической никого не знаю.
Ольга Фёдоровна говорит то же самое: не знакомы ей ни мальчик, ни лейтенант.
Из соседней комнаты вышли двое. Они взяли Володю под руки.
Он не сопротивлялся, боясь, как бы вместо него не схватили маму.
Но она сама стала просить солдат, чтобы оставили ребёнка, и, если надо, пусть возьмут её.
— Ты будешь стоять. И смотреть! — слышит в ответ Ольга Фёдоровна.
Слышит это и Володя. Его бросают на высокий топчан из жердей.
Что-то очень тяжёлое обрушивается на поясницу…
Свет померк, и, — конечно, Володя не мог слышать, как кричал гестаповец. Он порывисто влетел в кабинет следователя, чтобы сказать ему: «Вы недоучка! Не можете допросить ребёнка!»