Утром по дороге к метро, хоть и рано, но пекло и мгла, Вета вдруг почувствовала, что чем-то отличается от других прохожих. Господи, на улице бал-маскарад, большинство в белых или голубых масках, но попадаются зеленые, сиреневые и даже розовые. А молоденькие девушки бегут – цок-цок на каблучках – рот прикрывают пестрыми косыночками, а на глазах огромные темные очки.
В метро чуть не задохнулась на пересадке. Как мучительны в духоте даже вроде бы приятные запахи духов. Хоть противогаз надевай! И засмеялась. Вспомнила, как на перемене в учительскую вдруг влетел преподаватель военной подготовки отставной майор Сунгоркин – и к ней, тогда только вышедшей на работу:
– Елизавета Николавна, мне срочно нужны сведения о размерах противогазов вашего и тех, кто с вами будет эвакуироваться!
Она остолбенела. Война?!
А он, словно фокусник, разжал кулак, и в нем оказался сантиметр:
– Прощения прошу, Елизавета Николавна, но обязанность моя измерения произвести. Я аккуратно. Прическу не попорчу.
И тем же ловким цирковым жестом обвил ленту вокруг ее головы.
– Надо же, такая вы миниатюрная, – у него это вышло, как «маникюрная», – а размерчик не нулевой, как я думал, а первый. А уж членов семьи сами измерьте. Я вот вам памятку вручу. И завтра мне доложите.
«Везде валялись трупы, а я-то, господи, мальчишка, только-только в институт поступил. Но все думал: „А каково было моим ровесникам на войне?“ В город пригнали солдат целых четыре дивизии, а мы как бы им в помощь, и нам тоже давали стакан спирта каждые три часа. Я уж на что непривычен был – не пьянел. Просто тупел и как машина в полном оцепенении продолжал день и ночь разбирать завалы. Руки тоже мыли спиртом. Тела были распухшие, октябрь, но днем еще жара, противогазов почему-то не было, так солдаты придумали привязывать под нос марлевые мешочки с ванильным порошком, чтобы запах трупный отбивать».
Была глубокая ночь. Вета сидела на полу и под скрипящее жужжание почти бесполезного вентилятора рылась в ящике стола. Она искала ту фототелеграмму, которую помнила почти наизусть, а наткнулась на пачку папиных писем. Он любил писать из командировок и однажды, попав в город своей юности Ашхабад, подробно описал ужас землетрясения. После его смерти мама давала ей читать эти письма, но только теперь, господи, тридцать лет прошло! – она, уже постаревшая, поняла, что отец в сорок восьмом году действительно был мальчишкой.
«Я жил в западной части города, она меньше пострадала, хотя саманные домишки, как карточные, сыпались. Да и новые здания многие рухнули. Было тогда не до смеха, но вот что интересно: одно из немногих в центре зданий уцелевших – общественный туалет у Академии наук. А все потому, что был он абсолютно круглой формы. Это случилось около часа ночи, а я не спал, любил тогда ночами заниматься. И вдруг какой-то гул, люстра зашаталась, со стола все полетело – и вспышка! Что я успел подумать? „Война! Бомбежка!“ Я-то их не видел, но все мы еще тогда этим жили, не отошли. Не помню, как на улице оказался, не знаю, зачем выскочил, но тут толчок меня отбросил, и дом рухнул».