— А я?
Теперь я снова различал пудру на ее лице, комочки туши на ресницах, но впечатление, что она моя ровесница, не проходило. Никакая она не королева!
— Ты нравишься мне, — сказал я.
Лиля отпрянула назад.
— Я польщена.
И вдруг сделалась розовой и даже смущенной. Этого, признаться, я не ожидал. Мы смотрели друг на друга с таким удивлением, будто виделись впервые.
Я взял со стола бутылку, стал разливать вино в рюмки. Оно бежало темной густой струйкой. И струйка изгибалась от края к краю и, наконец, выскользнула за пределы рюмки. И тогда я понял, что рука у меня дрожит. И Лиля поняла это. К ней вернулся прежний цвет лица. Она улыбалась. Я поставил бутылку. И обнял Лилю. И она потянулась ко мне, словно давно ждала этих объятий.
…Лиля выключила свет. С дивана я видел узкую шкалу приемника. Она мерцала маняще, загадочно. Негромко играла музыка. Я спросил:
— Ты любишь меня?
— Глупый, — сказала Лиля. — Давно… Но поняла это только в Ленинграде.
— Ленинград — хороший город… — сказал я.
— Я глупая, — самокритично заметила Лиля.
— Ну и пусть. Ты красивая…
Музыка заполняла комнату. Тихая, нежная…
Лиля сказала:
— Я люблю слушать музыку и читать хорошую прозу. Мне кажется, что когда-нибудь писатели будут писать прозу для музыки. Представь, мы с тобой в Ленинграде, в концертном зале. На красивой бумаге, красивым шрифтом напечатан рассказ или поэма в прозе.
— Почему в прозе?
— Я не люблю стихи. Слушай дальше… Мы сидим в удобных креслах, читаем текст…
— Официанты разносят пиво, — мечтательно замечаю я.
— Не перебивай… Музыка звучит вначале громко. Потом она стихает. На первое место выступает литературный текст. В какой-то момент свет начинает гаснуть. Он делается таким слабым, что читать дальше становится невозможно. Это значит, пришла пора музыки. Можно закрыть глаза и сидеть просто слушать… Улавливаешь?
— Улавливаю, — сказал я. — Ты пахнешь земляникой.
Лиля с сожалением опустила топор и, тряхнув головой, сказала:
— Пирамиду Хеопса этот старичок не осилит…
— Я пойду в автопарк, — сказал я. — Мы вставим ему зубы.
Прохладный апрельский вечер белесым туманом подступал к самому сараю. И казалось, что сарай стоит на краю кручи, что дальше пропасть, заполненная облаками. Очертания дома, различимые справа, метрах в пятнадцати, были совсем робкими. И желтые окна висели над землей, словно парашюты.
Крутая горка пиленых дров доходила чуть ли не до крыши сарая. Она была темнее, чем все остальное. И от этого лицо и волосы Лили казались особенно светлыми. Она стояла в кожаной куртке и в брюках. Ни шапки, ни платка на голове. Она зря остригла волосы в Ленинграде. Короткая прическа делала ее старше.