Таксидермист осторожно, словно боясь нарушить царившую здесь полусумрачную тишину, сел в стоявшее рядом свободное кресло, откинулся на спинку и прикрыл глаза. На его губах появилась улыбка. Ему было хорошо и легко. Он снова был со своими любимыми, и даже смерть не смогла их разлучить…
Легкое движение воздуха заставило Зоткина вздрогнуть и открыть глаза. То, что он увидел, показалось ему какой-то дикой фантасмогорией. Потому что он точно знал: на рабочем столе никого не должно было быть. А она была. Эта женщина из города, которую он лично потрошил, превращая ее в мумию, чучело, которая заняла место в его коллекции. И, тем не менее, она лежала на столе, и он видел края распахнутой брюшины, а там, внутри, сизо отливали свежие внутренности.
Иван Андреевич сглотнул застрявший в горле комок. Он посмотрел на пустое кресло, возле которого сиротливо застыл мальчик с собакой, затем снова перевел взгляд на разделочный стол. Рука лежавшей на нем женщины вдруг дернулась, а затем голова повернулась в его сторону, и два тусклых глаза уставились прямо на таксидермиста.
Тот судорожно дернулся, пытаясь подняться, однако странным образом ноги отказались ему повиноваться. Кровь бросилась Ивану Андреевичу в голову, из горла вырвался хриплый стон… Он почувствовал себя волком, пойманным в капкан. Неужели он перепутал стаканы?! Такого просто не могло быть! Хотя с виду стаканы и были одинаковые, он точно помнил, что чашку с ядом вылил в умывальник. Или нет?
Нет, надо просто собраться, собраться с силами. Таксидермист крепко зажмурился, концентрируя волю. Вот сейчас он откроет глаза, увидит, что чучело стоит (вернее, сидит) там, где ему и положено. А ноги снова начнут его слушаться.
Зоткин глубоко вздохнул, приподнимая веки. Обнаженная Ольга-Татьяна стояла перед ним, поддерживая руками вываливающиеся внутренности.
— Я же говорила, что отомщу…
Он хотел закрыться, огораживая себя от ужасного зрелища, но теперь уже и руки его не слушались. Нечеловеческий вопль вырвался из груди Ивана Андреевича, заметавшись по просторному подвалу. Он кричал до тех пор, пока не онемела глотка, ставшая издавать глухие, булькающие звуки. Из последних сил таксидермист выдавил из себя: "Ты, ты…", после чего губы и язык его окончательно онемели.
— Не бойся, — прошелестела покойница, растягивая бледные губы в улыбке. — Смерть совсем не страшна, страшно ее предчувствие. Парализованный, ты будешь умирать мучительно долго от голода и жажды. Жаль только, что твой труп некому обработать, и ты станешь медленно гнить, издавая зловонный запах. Но это тебя уже нисколько не должно волновать… Мой милый Ванечка.