— Очень нам хотится пригласить тебя в нашу кампанию.
Безуглый отказался.
— Должность не дозволяет, значит, на людях выпить?
— Я вообще мало пью.
Андрон засмеялся громко и нагло. Коммунист увидел во рту у него мелкие, острые, как у лисы, зубы и вишневые десны.
— Жалко мне тебя, Федорыч. Пашня у твоей бабы — одно званье, жалованье получаешь малое… Друзья мы с тобой до скончания века. Однако, пришлю тебе мешочков пять пашанички, медку туесок…
— Я вас сегодня арестую.
— Не строжься, Федорыч, не таись от меня. Человек ты званья высокого, родитель у тебя не кто-нибудь… Думаешь, я не знаю?
Безуглый потемнел, изо всех сил рванул повод. Андрон повис у лошади на морде.
— Помещику без богатого мужика с деревней не совладать…
Коммунист закричал на всю улицу:
— Сейчас же отпустите повод, или я стопчу вас!
— Не шеперься, Федорыч, кепочка твоя у меня в руках. Одно только слово скажу Игоне, и не видать тебе партии, как своих ушей.
Всадник вздыбил коня. Кержак навзничь упал на дорогу.
Безуглый проскакал галопом до дому. Во дворе белоголовым кружком сидели ребятишки. Они были совершенно поглощены игрой. Никто не заметил рассерженного отца. Никита изображал председателя собрания. Он толкал в грудь пятилетнюю Настю Помольцеву и говорил ей:
— Настька-делегатка, твоя слова.
Девочка сопела и опускала голову.
— На, бери твоя слова.
Безуглый увидел, как Настя захлопала глазами, надулась и вдруг сказала басом:
— Однако, надо в колхоз писаться.
Она звонко засмеялась. Председатель ущипнул ее за бок. Безуглый захохотал следом за делегаткой. Никита оглянулся и закричал:
— Тятя приехал!
Сын кинулся отцу на шею. Отец на руках унес его в дом. Бабушка Анфия сидела с чулком, домовничала. Петух стоял около ее ног, вытянув шею, и с тревогой смотрел на вошедших. Бабушка захлопотала около стола.
Безуглый сел на стул. Никита к нему на колени. Сын пальцем потрогал стриженые усы отца.
— У тебя, тятя, под носом репьи. Колю-ючие.
— Ну, уж так и репьи?
— Верно слово.
Прикосновения тонких пальцев сына были необычайно приятны. Безуглый зажмурил глаза и начал бодать Никиту. Сын запустил ему в вихры обе руки. Оба долго смеялись.
За чаем Никита неожиданно опечалился, опросил у отца:
— А нельзя отбить телеграмму мамке, пускай скорей приезжает?
— Тебе зачем ее?
Никита стал чертить пальцем по блюдцу.
— Пускай бы она самовар ставила, стряпала.
— Это и бабушка может.
Никита готов был заплакать. Голова у него опустилась. Глаза наполнились слезами. Он еле выговорил:
— Ну, еще чего-нибудь будет делать.
Мальчик встал из-за стола, подошел к окну, посмотрел на огород.