— Спрячься, — вдруг сказал он ясным твердым голосом.
Сервлий распрямился, недоуменно поглядел на него. Амадео обращался именно к нему, и лицо у него было осмысленным.
— Прячься быстрее, — повторил он требовательно. — Они не должны тебя увидеть.
«Всё, теперь не только голоса, но и видения», — успел подумать Сервлий, но тут же услышал снаружи сначала конский топот, потом шаги и негромкие голоса. Кто бы ни были «они», от которых Амадео стремился его скрыть, они были реальны.
Сервлий торопливо зарылся с головой в солому в глубине овина, оставив лишь малую щель, чтобы видеть происходящее. Амадео остался на месте.
Дождь рухнул внезапно, настойчиво и громко зашуршав по крыше овина. Вдалеке загремело.
В свете зарницы отряхиваясь и ругаясь, в овин вошли трое. Один из вошедших затеплил фонарь.
— Осторожно, — предупредил другой, — тут кругом солома.
Говорили они на той дурной латыни, которая была в ходу в западной церкви.
— Тут кругом вода, — огрызнулся тот, что был с фонарем. Крыша овина и в самом деле была дырявой; совсем рядом с говорившим текла тонкая струйка. Он огляделся, кивнул на прижавшегося к косяку Амадео. — Вот он.
— Беглый монах, — заговорил третий из пришедших. При звуках его голоса Амадео вздрогнул и неловко встал на колени.
— Ваше пре…
— Молчи, — прервал его тот, — встань и отвечай на вопросы. С тобой был спутник. Где он сейчас?
— Он ушел сегодня, — бесцветно ответил Амадео. — Ему надоело… ходить по кругу. Он звал меня с собой. Я хотел… но не смог.
— Хотел, но не смог, — задумчиво повторил вопрошавший. — Интересно.
Двое других, между тем, споро собирали солому; распаковав один из тюков, принесенный снаружи, где, видимо, под небольшим навесом, помнившемся Сервлию, привязали лошадей, соорудили из соломы нечто вроде кресла, накрыв кожаной попоной. Тот, что разговаривал с Амадео и, похоже, был ему знаком («Ваше преосвященство», хотел сказать Амадео. Епископ?), опустился в это кресло; ему подали бокал. Лица его Сервлию не было видно, но он догадывался, что епископ не сводил при этом глаз с Амадео.
— Ты впал в гордыню, монах, вообразив, что обрести Чашу предназначено тебе.
Амадео поник головой. «Меа кульпа», — прошептал он.
— Карта у тебя? — резко спросил епископ.
****
В побеге монаха из монастыря, в общем-то, не было ничего примечательного. Время от времени такое случалось. Бежали из-за женщин; бежали, не выдержав скудной монотонности монастырской жизни, усомнившись в призвании. Бежали просто так, особенно молодые и особенно весной. Если был ясно, что это побег, а не, скажем, исчезновение монаха, требовавшее расследования, и не было при этом кражи монастырского имущества или иного тяжкого проступка, их не преследовали.