— Мы уедем завтра, — сказал Алекс.
— Какую причину отъезда мы озвучим?
— Я скажу премьер‑министру, что в Штатах возникли неотложные дела. В целом поездка и правда выдалась весьма успешной.
Габриэлла не смогла сдержать смех.
— Даже слишком успешной. Я все жду, когда на нас спустят охранников с собаками.
— Ничего подобного, я думаю. Похоже, эта картина не представляет ценности ни для кого, кроме моего деда и вашей бабушки.
Габриэлла зажмурилась, подумав еще раз о связи между Лючией и Джованни.
— Да. Все очень странно.
— Только если вам нравится все романтизировать. Мне — нет.
Она закатила глаза:
— Как удивительно.
Алекс остановился перед Габриэллой, странное выражение появилось на его лице: он как будто изучал принцессу, словно впервые увидел ее. Он шагнул к ней, и у нее перехватило дыхание.
Алекс протянул руку, дотронулся до края маски принцессы и медленно ее приподнял. Он снял ее, и мягкого прикосновения его кожи оказалось достаточно, чтобы она вспыхнула.
— Очень красивая, — сказал он приглушенно.
Принцесса ждала, что он обнимет ее. Ждала, что он ее вновь поцелует. Но он этого не сделал. Он просто стоял, глядя на нее, не касаясь ее, не сокращая расстояния между ними.
Она хотела бы быть храброй. Достаточно храброй, чтобы коснуться его. Чтобы обнять его. Чтобы пережить еще раз то, что случилось в той пустой комнате.
— Спокойной ночи, Габриэлла, — вымолвил он наконец.
Его слова прервали ее мысли, украли у нее шанс на храбрость.
— Спокойной ночи, Алекс.
Габриэлла повернулась и пошла в свою спальню. Она чувствовала, что упустила нечто важное. Как будто она оставила позади очень важную часть себя.
Она едва сдерживала слезы.
Завтра они уедут. Они достигли цели. Завтра она вернется на Асеену и больше никогда не увидит Алекса.
Их побег с острова Исоло Д’Оро прошел гладко, они спокойно вернулись на Асеену.
Картина была у Алекса в руках, остальные сумки нес персонал. Габриэлла шла рядом с ним, одетая в простые брюки и блузку на пуговицах, она вновь надела свои большие очки. Но даже в таком образе он видел ее такой же, как вчера вечером. Она была привлекательна, красива, неотразима. Но казалась надменной, холодной и отстраненной.
— Мы должны отвезти картину моей бабушке, и чем быстрее, тем лучше, — говорила Габриэлла, и воодушевленный тон ее голоса вызвал у него странную грусть.
Она заботилась о людях. О пыльных книгах, истории, окружающих ее людях. Это причиняло ему боль. Он надеялся, что все еще мог чувствовать подобное. Он не испытывал таких эмоций с тех пор, как ему исполнилось одиннадцать лет.