— Тогда держись.
Алекс опустил голову, целуя ее глубже, сильнее, чем раньше. Беспокойная дрожь распространилась по всему ее телу, как стелющаяся лоза, покрывающая все на своем пути. Привязанность ее к Алексу была настолько сильной, что расставание с ним было бы намного более болезненным, чем она представляла.
Но она не остановится.
На этот раз его прикосновения были более уверенными и настойчивыми. Он не просто трогал ее живот. Он позволил себе исследовать ее тело, его пальцы скользили по груди, он крепко сжал ее, скользя большим пальцем по затвердевшему соску. Она охнула, выгибаясь ему навстречу, ее тело ожило от новых ощущений.
— Этот подарок я не заслужил, — произнес он хрипло.
Габриэлла не могла говорить, но, если бы могла, она бы сказала ему, что это она получает подарок. Так много лет она провела в одиночестве, в заточении. Он избавил ее от пустоты внутри ее. Она пряталась от мира, чтобы ненароком не быть обиженной. Чтобы избежать отказов. Пренебрежения ее родителей было достаточно, чтобы навсегда отказаться от любви и чувств. И когда она стала взрослой, то надела маску равнодушия и безразличия. И прежде всего она утратила полный интерес к себе, проживая жизни героев книг. Но Алекс видел ее настоящую.
Он прикасался к ней. Уделял все внимание, всю заботу ей.
Он был так красив, что она едва могла дышать.
Он снял с нее футболку, обнажив грудь. Она сняла с себя бюстгальтер, перед тем как надеть толстовку, и теперь чувствовала облегчение. Одним барьером меньше между ними. Она не хотела, чтобы между ними были преграды. Она хотела отдать ему все: свое тело, свою душу — не важно, как глупо это выглядело.
Да, после этой ночи они могут расстаться навсегда, и тогда она будет чувствовать себя ужасно.
Но когда она состарится, она оглянется назад и вспомнит этот чудесный момент. Вспомнит Алекса. И она знала, без сомнения, что никогда не будет сожалеть о чистой и настоящей любви.
Габриэлла понятия не имела, как все произошло… Прошла всего неделя, но она чувствовала в себе невероятные изменения.
Она стала другой. Алекс изменил мир для нее. Приоткрыл завесу, чтобы она могла видеть цвета более четко, чувствовать удовольствия более ярко, испытывать желание острое, как лезвие ножа, скользящее по ее коже.
Это сочетание чувств было болезненным, возбуждающим и волшебным одновременно.
Он быстро снял с нее штаны и нижнее белье, оставив ее совершенно голой, его темный взгляд наполнился голодом, желанием, в котором не могло быть отказано, так как ее тело уже попало в его прицел.
— Габи, — сказал он, произнося ее имя как молитву. — Я никогда не думал, что умею ценить искусство. Но ты… Ты красива каждой своей частичкой, и художник едва ли сможет передать это на холсте.