Я не хочу делать что-то, зная, что делаю это в последний раз в жизни. Может быть, делать хочу, но знать в процессе не желаю. Не хочу говорить с каким-то человеком и знать, что говорю с ним в последний раз. Не потому что с ним что-то стрясётся или со мной что-то случится, я просто не хочу знать, что больше нам не доведётся поговорить. Не хочу купаться в каком-то море и знать, что в этом море больше никогда не искупаюсь. И пусть это море мелкое и мутное, а меня впереди ждут глубокие, чистые другие моря. Я, может быть, и не захочу на это море возвращаться, но, купаясь, не хочу знать, что в этом море больше никогда в жизни не искупаюсь.
Я не хотел бы оказаться в ситуации, в которой мне пришлось бы загадывать последнее желание. Даже если… Или, точнее, особенно если можно будет загадать всё, что угодно. Всё, всё, всё, кроме ещё одного желания.
Но с нами практически ежедневно происходят малые и большие «навсегда» и «никогда». Мы каждый день встречаем людей, которых больше никогда не увидим. Мы очень часто делаем что-то в последний раз в жизни и даже этого не замечаем.
А каким-то «навсегда» и «никогда» мы когда-то по наивности даже радовались. Радовались, когда наконец-то повыпадали эти молочные зубы, а вместо них выросли нормальные, коренные. Навсегда! Радовались, не думая, что новые-то больше не вырастут никогда! А вставлять не то же самое.
Радовались, когда получали паспорт. Радовались, потому что у нас теперь навсегда, в смысле до смерти, серьёзный, взрослый документ. Радовались, не думая, что того безответственного и чудесного времени, которое было у нас до паспорта, отныне у нас не будет никогда. Многие радовались появлению растительности на теле. Радовались первому настоящему бритью. Настоящему! Как папа! Не думая, что с этих пор придётся бриться практически ежедневно и навсегда.
Когда из жизни уходят родные, близкие люди, мы горюем, мы не согласны. Как с таким можно согласиться? Они же уходят не только из своей жизни, они из наших жизней уходят. Это в наших жизнях они никогда не откроют дверь, не позвонят, не скажут ни единого слова своими неповторимыми голосами. Но как-то незаметно, постепенно и навсегда выветриваются из домов их запахи, исчезают куда-то те предметы, которые они любили, их одежда, забываются их словечки, песенки. Забывается вкус той еды, которую они неповторимо готовили. Я же помню, что то, что бабушка готовила на большой чёрной сковородке, было всегда и всё вкусно. Но я не помню вкуса той еды. И думается мне, что никто и никогда не порежет хлеб так, как резал его мой дед. Как у него это получалось? Бабушка его всегда ругала. Все куски у него получались разной толщины, грубые, кривые, махристые. Но ужасно аппетитные! Вот посолил – и блюдо!