– Ну как-то ошивался вокруг дома один, я и подумала: надо же попробовать, как это бывает. Семья беспокоилась: мне уже двадцать, а до сих пор одна. Несколько раз мы с ним ложились в постель, но мне не понравилось. Если честно, меня прямо тошнило. Просто не выносила, когда он до меня дотрагивался. Обещай, что никому не скажешь.
– Обещаю. Да и кому говорить?..
– Я тебе верю.
– Твоя тайна умрет со мной. А ты хоть раз кому-то об этом говорила?
– Господь с тобой! Нет, конечно! Просто не смела.
– А с девушками когда-нибудь баловалась?
– Знаешь, сынок, в те времена это было не принято. Да меня бы сразу в психушку упекли.
– Ну а теперь?
Она задумалась, покачала головой:
– Время от времени проходил слушок, будто один из здешних парней не такой, но слухи и сплетни – это одно дело, они есть и всегда будут, а чтобы жить с другим парнем открыто… нет, такого тут не было. Ну, ты меня понял.
– Понял.
– И еще я никогда не слышала, чтобы здесь одна женщина жила с другой. Может, и живут втихаря как муж с женой, любятся и все такое, но никому не говорят. Или же поступают, как я: оправдываются, что так и не встретили подходящего мужчину.
– Грустно все это.
– А вот мне ни капельки не грустно. У меня была счастливая жизнь. Послушай, а не выпить ли нам еще по кружечке вина?
– Прекрасная идея.
И Эмпория поспешила в дом, довольная, что нашелся предлог закончить эту щекотливую беседу.
Лихорадка вернулась и уже не отступала. Кожа Адриана источала пот, потом у него начались приступы безудержного лающего кашля; что совершенно изнурили его. Эмпория весь день стирала и гладила простыни, а по ночам прислушивалась к звукам, доносившимся из его комнаты. Готовила еду, к которой он не прикасался. Надевала перчатки и купала Адриана в холодной воде, не смущаясь его наготы. Руки и ноги больного походили на тонкие веточки, сил не осталось даже на то, чтобы выйти на крыльцо. Он не хотел, чтобы его видели соседи, оставался в своей комнате и ждал. Медсестра приходила уже каждый день, но только и делала, что измеряла температуру, переставляла пузырьки с таблетками и удрученно качала головой, глядя на Эмпорию.
В последнюю ночь Адриан кое-как умудрился надеть саржевые слаксы и белую хлопковую рубашку. Аккуратно упаковал туфли и одежду в кожаные чемоданы, навел в комнате порядок. Когда все было готово, он достал черную пилюлю, проглотил и запил вином, потом улегся на кровать. Вытянулся во весь рост, окинул взглядом комнату, положил себе на грудь конверт, выдавил улыбку и закрыл глаза – в последний раз.
Утром, часов в десять, Эмпория вдруг спохватилась, что из комнаты ее подопечного не доносится ни звука. Она приоткрыла дверь в спальню, потом вошла и увидела – Адриан, аккуратно одетый и улыбающийся, отошел в мир иной.