Еще я раздумывал о том, как им сказать об угрозе. И думы ползли одна за другою злые и безотрадные: скажу я им, что если будут плавить руду, а из полученного металла изделия, то вскоре умрут и что? Вряд ли не станут. А помочь чем? Тряпку на маску и той в этом мире не найдешь. И не сказать нельзя. Вроде, как сам их тогда убью, обреку на мучительную смерть, как себя.
Тогда меня еще сильнее охватила эта через край бившая кругом жизнь. Ведь отовсюду плыла такая масса звуков, что, казалось, им было тесно в воздухе. Мы добрели до истоков реки и кругом во влажной осоке обрывисто и загадочно квакали проснувшиеся от долгой спячки лягушки, задумчиво трещал коростель. Природа жила вольно, безудержно, с непоколебимым сознанием правоты своего существования! Жить, жить сегодня, жить полной жизнью — эту тайну раскрывала для меня природа. И среди этого таинства неудержимо рвущейся, бурлящей жизни брел я, с упорными думами о смерти…
Той, вожак Рыб забрел в прибрежную осоку справить нужду и остался там. Нашли его спустя два дня с пробитым черепом. Кто его так приголубил, теперь предстояло выяснить мне.
Тогда понять не мог соплеменников! Мы вернулись в поселок к вечеру, когда Солнце село, но еще было светло. Повстречали вначале горцев — Уро и Туна. Они по своему выразили радость по поводу нашего возвращения отбив дружескими похлопываниями плечи. По крайне мере я от их проявлений симпатии даже взбодрился до слез в глазах.
Пастухи показали нам пойманных недавно козлят резвящихся в общем стаде, и я даже покормил своих куланов корешками, что дал мне Тун. О смерти Тоя они ничего не сказали и вели они себя как обычно — просто и безмятежно.
Женщины-горянки увидев нас, поднялись, оторвавшись от шитья, и прятали улыбки, а Ата подбежала ко мне и едва прикоснувшись к руке, пошла к реке, будто срочное у нее появилось дело.
Наши женщины выражали свои чувства как обычно после долгой разлуки: первой бросилась обниматься Лило, за ней Тиби, и по очереди все женщины-рыбы. Только моей любимой Утаре не было. Жена охотилась. И именно она, вернувшись в поселок после заката, рассказала о трагической гибели Тоя. Не сразу, конечно.
Я соскучился, и когда Утаре вошла в наш дом, помог ей развесить тушки гусей под крышу и снять кухлянку. Потом стал развязывать шнурок, поддерживающий штаны, но любимая не позволила мне сделать это, показав на едва заметно округлившийся живот. Она обняла меня и повалила на ложе, устланное шкурами. Устроившись под боком, Утаре положила голову на мое плечо и задремала. Я вдыхал травяной запах ее волос и боялся пошевелиться, чтобы не разбудить охотницу. Трещали поленья в очаге-печи, и поскуливала во сне Пальма, а я думал о жизни и смерти в этом мире, в котором, увы, долго не живут; успею ли я дожить до рождения своего ребенка?