Они подъезжали к отрогам горного хребта, на склоне которого сверкало белизной длинное здание.
— Построить здесь такой корпус — просто не верится, — продолжал шофер. — Невозможно даже представить, каких это стоило денег. Мы многим обязаны состоятельным филантропам, мадам. Они не то что правительства, которые так и норовят на чем-нибудь сэкономить. Здесь деньги текли рекой. Говорят, наш патрон — один из самых богатых людей в мире. Сколько он сделал для облегчения людских страданий!
Проехав по извилистой дороге, машины остановились перед огромными железными воротами.
— Вам придется выйти здесь, мадам, — пояснил шофер. — Въезжать в ворота на машине запрещено. Гаражи в километре отсюда.
Путешественники вышли из машин. Не успели они дотронуться до звонка, как ворота медленно отворились и африканец в белом одеянии с поклоном пригласил их войти. Сбоку от ворот они увидели отгороженный проволокой большой двор, где прогуливались какие-то люди. Когда те обернулись в сторону вновь прибывших, у Хилари вырвался крик ужаса.
— Они же прокаженные! — воскликнула она. — Прокаженные…
Ее била крупная дрожь.
Ворота лепрозория[177] с лязгом захлопнулись за путешественниками, и лязг этот прозвучал в воспаленном мозгу Хилари как последнее прости. «Входящие, оставьте упованья…»[178] Вот и конец всему… воистину конец. Все пути к отступлению теперь отрезаны.
Она была одна среди врагов, и, самое большее через несколько минут, ей грозило разоблачение. Подсознательно Хилари, пожалуй, знала это с самого утра, но неистребимый оптимизм человеческой натуры, наивная вера в то, что «уж я-то не погибну», мешали ей осознать это. Когда в Касабланке она спросила Джессопа, что будет, когда она встретится с Томом Беттертоном, он ответил: тут-то она и окажется в опасности. Он добавил тогда, что постарается обеспечить ей прикрытие, однако Хилари не могла не понимать, что из этого ничего не вышло.
Если агентом, на которого полагался Джессоп, была «мисс Хетерингтон», то ее провели в Марракеше. Да и что могла бы сделать мисс Хетерингтон?
Путешественники прибыли туда, откуда нет возврата. Хилари играла со смертью и проиграла. А между тем Джессоп был прав: она уже не хотела умирать. Она хотела жить. Жажда жизни вернулась к ней. Она могла думать о Найджеле, о могиле Бренды хотя и с горечью, но без того холодного безжизненного отчаяния, которое подвигло ее искать забвения в смерти. «Я снова живу, я пришла в себя — и попалась, как мышь в мышеловку. Если бы можно было найти выход», — думала она.
Не то чтобы она не раздумывала над этим раньше. Просто чем дальше, тем больше она убеждалась, что после встречи с Беттертоном все для нее будет кончено.