Доктор Баррон был умнее Хельги Неедгейм. Иногда Хилари удавалось с ним переговорить. Он был погружен в свою работу, полностью удовлетворен созданными для него условиями, но его пытливый галльский[205] ум не мог не размышлять над обстановкой, в которую он попал.
— Я ожидал другого. Говоря откровенно, — доверительно сказал он Хилари однажды, — entre nous, миссис Беттертон, мне не нравится жить в тюрьме, а здесь — именно тюрьма, хотя решетки и обильно позолочены.
— Вряд ли это та свобода, которую вы искали? — предположила Хилари.
Он улыбнулся ей мимолетной скорбной улыбкой.
— Вы ошибаетесь. Я не ищу свободы. Я человек цивилизованный, а цивилизованные люди знают, что ее просто не существует. Только молодые и неискушенные народы пишут на знаменах это слово. Свобода должна быть ограничена во имя безопасности. Сущность цивилизации в том, что она избирает средний путь, компромисс, к которому мы все и приходим. Нет, буду с вами откровенен. Я приехал сюда из-за денег.
Тут наступила очередь улыбнуться Хилари.
— И что вы будете здесь с ними делать?
— Тратить на дорогое лабораторное оборудование. Таким образом я могу служить науке и удовлетворять собственное интеллектуальное любопытство. Поверьте, я люблю свою работу, но я люблю ее не ради блага человечества. Я много раз убеждался, что таким образом рассуждают люди ограниченные и не преуспевшие на своем поприще. Нет, я ценю саму радость исследования. Что до остального, то мне еще перед отъездом из Франции была выплачена крупная сумма. Эти деньги положены в банк на чужое имя, и со временем, когда все это закончится, я смогу тратить их по своему усмотрению.
— Когда все это закончится? — переспросила Хилари. — А с чего бы это вдруг могло закончиться?
— Здравый смысл подсказывает, что нет ничего вечного, все преходяще. Я пришел к выводу, что этим заведением заправляет безумец. Безумцы, должен вам сказать, могут вести себя вполне осмысленно. Если человек безумен, но при этом неглуп и богат, он может очень долго тешить свои иллюзии, но в конце концов, — Баррон пожал плечами, — в конце концов все рухнет. Видите ли, то, что происходит здесь, неразумно, а за неразумие всегда приходится платить. Ну, а пока что, — он вновь пожал плечами, — меня это вполне устраивает.
Торкил Эриксен, которого Хилари ожидала увидеть разочарованным, напротив, чувствовал себя в Учреждении как рыба в воде. Будучи менее практичным, чем француз, он существовал в собственном замкнутом мирке, настолько чуждом Хилари, что она даже не пыталась его понять. Этот мирок давал норвежцу нечто вроде аскетического счастья, всецелую поглощенность математическими вычислениями и бесконечную перспективу возможностей. Эта странная одержимость Эриксена пугала Хилари. Он был из тех молодых людей, которые в порыве идеализма могут отправить на смерть три четверти человечества, чтобы оставшаяся четверть приобщилась к утопии, существующей только в воображении Эриксена и ему подобных.