— А это был ваш голос?
— Нет! Конечно нет! Я не звонила.
— Послушайте, Шила! Что бы вы ни говорили другим, мне вы можете сказать правду.
— Значит, вы мне не верите!
— Я вам верю, но вы могли позвонить в тот день по какой-нибудь другой причине. Кто-то мог попросить вас… Может, сказал, что это шутка, а потом вы испугались и, начав обманывать, не могли уже остановиться. Ведь все было именно так, правда?
— Нет, нет и нет! Сколько раз можно вам повторять?!
— Ну хорошо, Шила. И все-таки вы что-то скрываете, и это меня сильно огорчает. Хардкасл имеет что-то против вас, но не говорит мне, что именно…
— А почему, — опять перебила она, — он должен вам все рассказывать?
— У него нет причин что-то скрывать от меня. Мы с ним, можно сказать, коллеги.
В этот момент официантка принесла заказ. Кофе был бледен, как самый модный оттенок меха норки.
— Я не знала, что вы полицейский, — сказала Шила, медленно помешивая ложечкой кофе.
— Это не совсем полиция. Другой департамент. Я хотел только сказать, что Дик не говорит со мной о вас по вполне понятной причине. Он полагает, что вы мне небезразличны. Что ж, так оно и есть. Более того: я на вашей стороне, что бы вы ни сделали. Когда вы в тот день выскочили из дома мисс Пэбмарш, то были перепуганы до смерти. Вы не притворялись. Вы просто не могли бы все так разыграть!
— Я действительно страшно испугалась. Я была просто в ужасе.
— Вы испугались только потому, что внезапно наткнулись на труп или… было что-то еще?
— Что же там могло быть еще?
Стараясь говорить спокойно, я спросил:
— Зачем же вы взяли часы, на которых было написано «Розмари»?
— Что вы хотите сказать? Зачем мне их было брать?
— Я первый спросил.
— Да не трогала я никаких часов!
— Вы вернулись в дом под предлогом, что забыли перчатки. Но, как я заметил, вы их вообще не носите. В любом случае, день был слишком для них теплым. Так вот, вы вернулись в гостиную и взяли часы. Пожалуйста, не лгите мне! Зачем вы это сделали?
Шила молча крошила лепешку на своей тарелке.
— Хорошо… — наконец произнесла она почти шепотом. — Да, я это сделала. Я положила часы в сумку и вышла.
— Зачем?
— На них было написано «Розмари». Это мое имя.
— Вас зовут Розмари? Не Шила?
— У меня два имени: Розмари-Шила.
— И только потому, что на них было написано «Розмари», вы решились их взять?
Она чувствовала, что я ей не верю, но упрямо продолжала твердить свое:
— Говорю вам, я испугалась…
Я пристально ее рассматривал. Шила мне нравилась… очень нравилась. Я хотел, чтобы она была моей… навсегда. Я не питал на ее счет иллюзий. Шила была лгуньей и, очевидно, такой и останется. Это было ее оружие в борьбе за выживание — как можно убедительнее отрицать все и ни в чем не признаваться. Чисто ребяческая черта, но она, вероятно, никогда от нее не избавится. Я должен был принимать Шилу такой, какая она есть, и всегда быть рядом, чтобы поддержать в минуту слабости. А слабости, разумеется, есть у каждого. В том числе и у меня — пусть не такие, как у Шилы, но ведь есть же…