«Интересно, — размышлял Пуаро, — я на самом деле что-то вижу или так на меня действует это место? Может быть… Здесь все может быть. Хотя нет, вроде бы человек… А вроде и нет». Ему вдруг вспомнились его собственные приключения, которые он в шутку называл «подвигами Геракла»[223].
«Да, это вам не английские сады, — снова подумал он. — Совсем другая атмосфера». Он попытался мысленно описать ее: «Соткана волшебством, колдовскими чарами и, конечно, самой красотой — языческой и целомудренной. Будто декорация для античного спектакля — с фавнами[224] и нимфами[225]… Спектакля, насквозь пропитанного атмосферой страха. А ведь действительно, — подумал он, — в этой красоте есть что-то зловещее. Что же такое мне рассказывала сестра Спенса? Что-то про убийство, совершенное здесь много лет назад… Значит, эта земля пропитана кровью. Кровь, которая в конце концов стерлась из памяти, настолько стерлась, что сюда пригласили Майкла Гарфилда, чтобы он построил здесь, на крови, сказку. А старая леди, оплатила все расходы…»
Ему наконец удалось разглядеть, что на той стороне рядом с золотисто-багряным кустом стоит молодой человек. Пуаро отметил про себя, что молодой человек необычайно красив, и тут же с досадой подумал, что по нынешним временам отзываться так о молодых людях — крайне дурной тон. Теперь следовало говорить: «очень сексуален» или «безумно интересен». Зачастую, конечно, это оказывается более удобным, потому что как еще, не обидев, отозваться о человеке с нездоровым изможденным лицом, в котором нет ни одной правильной черты и которое к тому же наполовину закрыто сальными и спутавшимися космами? Так что выражение «красивый молодой человек» потихоньку выходит из употребления, а если кто и брякнет еще по привычке, то тут же извинится, чувствуя себя при этом так, точно плохо отозвался о покойнике. Перезрелым и томным девам не нужен больше Орфей[226] с его глупой кифарой[227] — им подавай испитого поп-кумира с мутными глазками и месяцами немытой головой.
Пуаро решительно зашагал вниз по дорожке и, спустившись на дно котловины, нос к носу столкнулся с тем самым «необычайно красивым молодым человеком», неожиданно вышедшим ему навстречу из-за купы деревьев. Первое, что бросалось в глаза, — это его исключительно юный и свежий вид, и только присмотревшись, можно было понять, что ему далеко за тридцать. На его лице мелькнула улыбка, означавшая скорее узнавание, чем приветствие. Он был высок и строен; черты его лица отличались таким совершенством, что, казалось, вышли из-под резца какого-нибудь античного скульптора. У него были темные глаза и вьющиеся черные волосы, облекавшие его голову наподобие кольчужного шлема. На какой-то миг Пуаро показалось даже, что он вдруг очутился на репетиции пьесы из рыцарских времен. Пуаро осторожно скосил глаза на свои калоши. «Придется попросить у костюмерши более подходящий реквизит», — подумал он и произнес: