Чужая душа - потёмки (Романовская) - страница 4

— Агния, ты на солнышке перегрелась? Не больна, часом?

Нет, отмер. Подошёл, потрогал лоб.

— Да нет, только беременна. А солнышка три дня не видно.

Встала, чмокнула его в висок, и пошуровала в печке: я туда кашу томиться поставила, нужно взглянуть. Заодно подумаю, на какой кобыле к благоверному подъехать. Бой предстоит не шуточный: это тебе не лишнее платье купить! Лишнее, разумеется, с точки зрения Хендрика: любой женщине известно, что много платьев не бывает.

— Значит, грибочков объелась, — резюмировал Хендрик и по-хозяйски положил руку на живот. Его собственность… Понять бы ещё, нужна она ему или только так, потому что семья. — Сама подумай: через месяц уже ходить не сможешь.

— А что буду? Ползать? — безропотно позволила мужу завязать пояс выше, хотя мне жутко не нравились платья, кричащие: «Смотрите, я корова!». Что-то не проснулось во мне материнского инстинкта, особой любви к тому, что там, внутри. А оно, к слову, уже пиналось. Вчера так дало, что я в сердцах пообещала вылупить его после родов.

— Агния, не спорь. Ты сама прекрасно всё понимаешь, только признавать, что не права, не желаешь. Зачем тебе учёба, когда у тебя будет ребёнок?

— Угу, счастье материнства и всё такое, — пробурчала я. — Не спать ночами, кормить, поить, пеленать… Спасибо, мне рвоты за глаза хватило. Нет, скажи, чем я хуже тебя? Честно скажи: я дура?

— Иногда бываешь, — муж был оскорбительно честен. Нет, чтоб соврать-то!

Зашипев, пригрозила ему ухватом: получишь за такие слова, и буркнула:

— Я всё равно поеду. Если провалюсь, то провалюсь.

— Перед людьми не позорься, — Хендрик опять повысил голос. — Твоё место здесь.

— Когда это я собакой успела стать? Не знала, что ты у нас извращенец.

— Не моли чепухи!

Муж рявкнул так, что я вздрогнула и уронила ухват. Стра-ааа-шно! И глаза сверкают. Ясно, костьми ляжет, но не отпустит. Ещё мать мою привлечёт… Угу, и свою родню — она у него большая. Привяжут меня к кровати — и всё. Мне ведь либо сейчас, либо никогда. Когда землю из-за живота не видно, какие уж путешествия, ноги бы переставлять.

Потом подумала: а что, собственно, он мне сделает? Не ударит же. Запрёт? Будто я через окно не вылезу! Сколько раз лазала, и в этот исхитрюсь. Так что осыпался горсткой пепла весь твой ужас, муженёк.

— Хендрик, а Хендрик, ты меня любишь? — вкрадчиво поинтересовалась я.

Ой, не терпят мужчины этого вопроса! Сразу стушевался, притих. А я гну свою линию:

— Если любишь, то должен заботиться. Я из-за тебя волнуюсь, а мне вредно. Не хочешь одну отпускать, свези сам.

Нет, не свезёт. Снова в позу встал, насупился, завёл речь о помутнении рассудка у беременных, а после и вовсе велел компот сварить. Вот ведь гад!