Стеша встречалась с Тэбко. Он очень нравился ей, и она никак не находила времени, чтобы сделать тобоки по ноге Тэнэко. Осенью все выяснилось. Тэбко любил другую девушку, и Стеша вернулась в родное стойбище. Она пришла в правление колхоза и положила на маленький стол перед Тэнэко расшитые семью сукнами тобоки.
«Теперь они по ноге тебе, Тэнэко», — сказала она, и на глазах ее показались слезы.
Тэнэко посмотрел на тобоки и, не меряя их, сказал:
«Теперь они слишком велики для меня. Немного раньше они были бы мне как раз».
И ему было очень тяжело. У нею была теперь хорошая жена, но Стешу он сильно любил. Очень сильно.
И Стеша от гордости вышла замуж за старого шамана Ваську Харьяга. Она стала второй женой человека с кривой душой, ибо Харьяг по-русски означает «извилистая река».
Она старалась забыть о Тэнэко, но это было невозможно. И лишь после того как мужа арестовали за контрреволюцию, она стала приезжать в колхозные стойбища, однако по-прежнему избегая Тэнэко…
— Бедная девочка, — сказала Нярвей, — ей, наверное, очень тяжело сейчас…
— Он убьет ее, — сказал Окатетто, — Люди говорят, что он бежал из тюрьмы. Если это правда, то он обязательно убьет ее, — добавил он убежденно. — Ведь на суде она столько рассказала про Ваську Харьяга, что все испугались. Никто ведь не думал, что он такой хитрый и страшный человек.
— А она далеко отсюда?
— За три оленьих передышки как не доедешь? Доедешь, — ответил старик.
Нярвей задумалась.
— Дай мне упряжку, — сказала она. — У меня хорошие мысли есть, — улыбнулась она своему решению. — Вечером пусть соберутся все люди, и ты увидишь, какой хороший у тебя сын. Все будут завидовать твоему счастью.
Старик недоверчиво покачал головой.
— Нет, — сказал он, — я ведь не глупый, я знаю, что говорю.
И, поднявшись, он снял тынзей с передков нарт. Через полчаса Нярвей покинула стойбище.
— Всем хорошая девка, — сказал про нее старик. — Только работа глупая у нее, как и у нашего Тэлико.
— А может, и не глупая, — возразила Нябинэ. — Они, ученые люди, знают, что делают.
— Молчи, — сказал Окатетто и, взяв топор, пошел к озеру приготовить хворосту для костра.
Медлительное солнце, утром рожденное в море, теперь опускалось в озеро на западе. От блеска его лучей озеро искрилось и принимало цвет солнца. Марево, бледно-желтое, как цветочная пыльца, качалось на горизонте, и от этого солнце казалось бо́льшим, чем обычно. Кончиками лучей оно окрашивало легкие облака рубиновым и палевым цветом, более ярким у краев и густым посредине.
Нарубив вязанку, старик сел на хворост и, понюхивая табак, посмотрел на солнце. Он решил дождаться заката. С недавних пор он полюбил одиночество и тихую грусть наступающей старости. Положив на колени узловатые руки с пальцами, до того скрюченными работой, что они уже едва разгибались, он часами сидел у своего чума и смотрел на тундру. И много странных мыслей приходило в это время. Длинной цепью холмов, речек и озер расстилалась перед ним его жизнь. И многое ему теперь было понятно, многое: и смешная самоуверенность юности, и ненужные огорчения молодости, и наивные мечты о каком-то большом счастье, которое он напрасно искал всю свою жизнь.