по одной из версий в храм прибыла новая партия статуэток, а старые за ненадобностью просто списали.
* * *
давайте я про своего учителя расскажу.
у меня однажды был охрененный учитель, самый лучший учитель в мире.
ну, то есть у меня много было хороших учителей, но этот был самый лучший.
формально борис иваныч преподавал у нас музыку, но у него был хороший музыкальный слух, и он страдал.
поэтому урок обычно проходил так. борис иваныч садился за пианино, вздыхал, смотрел на нас, снова вздыхал и, наконец, брал баян. я думаю, что баян нас хоть немножко, но глушил.
— ну, давайте, кхм, попоем, — говорил борис иваныч.
лицо у бориса иваныча было удивительное. на рублевских иконах такие лица или на картинах эль греко и модильяни. ну, знаете, когда натурщик не пришел, и художник вынужден был для отрисовки лица использовать тепличный огурец.
я даже не знал, что такое возможно, должны же быть какие-то правила для лиц. где-то должно быть записано, что нельзя взять лицо поэта пастернака и растягивать его как ириску до бесконечности.
но лицо бориса иваныча было именно таким.
и сам он был очень длинным, метра два, и нескладным.
мы обычно пели песню про ленина или гайдара, который всегда впереди, или про орленка, который взлетел выше солнца. впрочем, ни одну песню нам не удавалось допеть до конца. как правило, к середине второго куплета терпение бориса иваныча заканчивалось, он резко собирал мехи, откладывал баян в сторону и говорил:
— вот, кстати, у нас в ульяновске была такая история…
или вообще разворачивал стул спинкой к нам, усаживался на него как на коня и давай:
— шли мы однажды с другом вдоль реки…
и рассказывал, как там у них в ульяновске все было устроено, и что там у них на реке. я уже ни одной истории не помню, но я помню, что истории были классные, и что борис иваныч был первым чужим взрослым в моей жизни, который разговаривал с детьми как с живыми людьми.
ну и он как бы разговаривал со всеми сразу, конечно, но казалось, что с тобой.
и ему можно было задавать вопросы, и если он чего-то не знал, он так и говорил, что не знает. или говорил «дай подумаю», а потом говорил, что нет, все-таки не знает.
я думаю, он понимал, что школьная музыка, в общем, так себе предмет, что музыке невозможно научить, если ее нет у тебя внутри, и рассказывал нам о жизни, которой научить плюс-минус можно. я думаю, он был самым плохим учителем музыки в мире и при этом очень-очень хорошим учителем и человеком.
и вот две эти ипостаси — учитель музыки и хороший человек — боролись в нем в течение сорока минут. где-то ближе к последней трети урока учительский долг вновь одерживал победу над здравым смыслом. но борис иваныч был не только хороший, но и умный.