Этот факт может быть подтвержден товарищами Микояном и Кагановичем, которые присутствовали на этом заседании.
Старая вражда между Картвелишвили и Берия была хорошо известна; эта вражда началась еще тогда, когда товарищ Серго работал в Закавказье; Картвелишвили был ближайшим помощником Серго. Эта вражда побудила Берия сфабриковать «дело» против Картвелишвили.
Характерно, что в этом «деле» Картвелишвили обвинялся в террористическом акте против Берия.
В приговоре по делу Берия содержится содержание его преступлений. Но некоторые вещи следует напомнить особенно, потому что, возможно не все делегаты Съезда читали этот документ. Я хочу напомнить вам о зверском решении, принятом Берия по делам Кедрова, Голубева и приемной матери Голубева — Батуриной — лиц, которые хотели сообщить Центральному Комитету об изменнической деятельности Берия. Они были расстреляны без суда, а приговор был вынесен уже после их казни.
Вот что старый коммунист, товарищ Кедров, писал Центральному Комитету через товарища Андреева (товарищ Андреев был в то время секретарем Центрального Комитета):
«Я обращаюсь к вам за помощью из мрачной камеры лефортовской тюрьмы. Пусть этот крик отчаяния достигнет вашего слуха; не оставайтесь глухи к этому зову; возьмите меня под свою защиту; прошу вас, помогите прекратить кошмар этих допросов и покажите, что все это было ошибкой.
Я страдаю безо всякой вины. Пожалуйста., поверьте мне. Время докажет истину. Я — не агент-провокатор царской охранки; я — не шпион; я — не член антисоветской организации, как меня обвиняют на основании доносов. Я не виновен и в других преступлениях перед партией и правительством. Я — старый незапятнанный ничем большевик. Почти сорок лет я честно боролся в рядах партии за благо и процветание страны…
Сегодня, мне, шестидесяти двух-летнему старику, следователи грозят еще более суровыми, жестокими и унизительными методами физического воздействия. Они — следователи — не способны понять свою ошибку и признать, что их поступки (в моем деле) незаконны и недопустимы. Они пытаются оправдать свои действия, рисуя меня закоренелым и ожесточенным врагом и требуют все новых, более жестоких пыток. Но пусть партия знает, что я невиновен и что нет такой силы, которая могла бы превратить верного сына партии в ее врага, до его последнего дыхания. У меня нет выхода. Я не могу отвратить от себя грозящие мне новые и еще более сильные удары.
Но все имеет свои пределы. Мои мучения ушли до предела. Мое здоровье сломлено, мои силы и энергия тают, конец приближается. Умереть в советской тюрьме, заклейменным как низкий изменник Родины — что может быть более чудовищным для честного человека. Как страшно все это! Беспредельная боль и горечь переполняет мое сердце. Нет! Нет! Этого не будет! Этого не может быть! — восклицаю я. Ни партия, ни советское правительство, ни Народный Комиссар Л. П. Берия не допустит этой жестокой и непоправимой несправедливости. Я твердо убежден, что при наличии спокойного объективного разбирательства моего дела, без грубой брани, без гневных окриков и без страшных пыток — было бы легко доказать необоснованность всех этих обвинений. Я глубоко верю, что истина и правосудие восторжествуют. Я верю. Я верю».