– Что тут случилось? – спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
Джейн повернулась к мужу с улыбкой заговорщицы и прошептала:
– А ты, Берти, тоже хочешь узнать, что тут случилось? Ты спас вселенную с помощью своего воображения.
Каждое утро сторож Музея естественной истории по имени Эрик, которому едва исполнилось восемнадцать, поднимался по главной лестнице и отпирал вход в помпезный портик, но при этом видел себя в мечтах Голдри Блазко [48], одним из демонов-воинов, сражавшихся с Горисом XII, королем Ведьмоландии. Хитрого колдуна всегда сопровождала толпа негодяев чернокнижников, и каждый из них был воплощением зла. Эрик почти что наяву слышал звон шпаг и видел алую кровь, льющуюся на выгоревшую землю. Это были его любимые мечты с самого детства, с десяти лет, когда он начал зарисовывать в тетради подобные сцены и их героев. Но и сейчас фантазии такого рода скрашивали тоскливые часы, которые он отдавал службе в музее. Место сторожа он получил совсем недавно, и оно, разумеется, мало соответствовало тому, к чему он всегда стремился. Проходя по пустынным залам, зажигая свет и проверяя, все ли готово к появлению публики, он обычно развлекал себя мыслями о подвигах отважного и благородного Голдри в другом, и очень отличном от здешнего, мире. Он существовал только в воображении Эрика, и там поединки на шпагах, колдовство, а также интриги в духе Макиавелли были в порядке вещей. Странствия юноши по музею сопровождались металлическим перезвоном ключей на связке, висевшей у Эрика на поясе. Они открывали все музейные двери, кроме одной. Этот час, пожалуй, был единственным за весь день, когда сторож примирялся с самим собой, поскольку, с тех пор как Эрик вошел в сознательный возраст, он всегда считал, что в его жизни что-то пошло наперекосяк. Нередко ему казалось, будто собственная душа была не совсем его душой, а душой аристократа или гениального художника, но в любом случае душой человека, которому предназначалась великая судьба, и только из-за какой-то космической ошибки она вдохнула жизнь в его тело, обитавшее в убогом мире, где ему отвели самую скромную роль.
Однако утром 23 сентября юноша чувствовал себя слишком усталым, чтобы предаваться мечтам. Эрик то и дело зевал, пока поднимался по широкой музейной лестнице, хотя и не понимал, что с ним происходит. Он встал с постели в таком состоянии, будто всю ночь не смыкал глаз, хотя в то же время в голове у него мелькали, пытаясь всплыть на поверхность, смутные отрывки кошмарного сна… Во сне он долго куда-то в страхе бежал, но все ощущения были настолько реальными, что у него до сих пор гудели ноги. Эрик помотал головой, чтобы стряхнуть наваждение. Хватит придумывать дурацкие истории, иначе он и вправду свихнется. В конце концов, какая от них польза? Он не стал писателем, о чем мечтал в детстве, или хотя бы образцовым чиновником Британской торговой палаты, или кем-нибудь еще в том же роде. Он стал обычным музейным сторожем и, скорее всего, на всю жизнь останется сторожем. Однако и за это должен благодарить судьбу, как учила его мать, когда он решался поделиться с ней своими мечтами: “Воображение – оно для богатых, Эрик, оно не поставит тебе на стол тарелку горячего супа”.