— Не до головы, — криво усмехнулся Кекшиев. — Задницу бы прикрыть.
— И там и там полушария, — пожал плечами Мякинец. — Но какие важнее?
Чиновник нахмурился. Ему показалось, что в последних словах собеседника прозвучала неприкрытая угроза.
— Ты о чьих полушариях печешься? — вскинулся Геннадий Церенович.
— И о своих в том числе, — сказал Юрий. — О верхних.
Кекшиев молча изучал киллера из-под прищуренных век, но тот достойно выдержал эту бессловесную экзекуцию, не моргнув глазом. Уж чего-чего, а самообладания Мякинцу было не занимать. И Геннадий Церенович знал об этом.
— Тогда каждый за себя, — заключил он, выставляя одну ногу из салона. — Разбегаемся. Не дергай меня в ближайшее время! Вот-вот репортеры у подъезда дежурить начнут. И не звони!..
Кекшиев выбрался из машины и очень быстро, чуть ли не бегом, засеменил обратно в административное здание. Юрий озадаченно смотрел ему вслед. Большой человек, некогда трудившийся в прокуратуре, выглядел, по его мнению, сейчас чересчур забавно. Даже как-то нелепо. Мякинец, несмотря на собственное отчаянное положение, не смог скрыть улыбки.
— Ой, дурачок… — вынес он свое собственное резюме вслед убежавшему Геннадию Цереновичу. — Но ведь удержится… Как сопля на заборе…
Сказать так о себе со стопроцентной уверенностью Юрий не мог. И это удручало его больше всего. Но пора было действовать. Пора было спасать положение. Мякинец повернул ключ в замке зажигания.
— Ты, молодой человек, шутки со мной шутить решил? — Касаткин из-под нахмуренных бровей пристально изучал непрошеного гостя. — Так я, когда повеселиться хочу, сам покупаю билет на вечер сатиры и юмора. Понимаешь? А когда мне смехерочки навязывают — разозлиться могу.
О жестокости и решительности вора в законе по кличке Касатик в криминальном мире ходили легенды, старательно передаваемые из уст в уста. Многие из них не раз доходили и до Мякинца. Оттого-то он и чувствовал себя столь неловко и сконфуженно, сидя в кресле напротив крупного криминального авторитета. В заблуждение относительно характера Касатика не могли ввести даже его поношенное домашнее трико и стоптанные тапочки, в которых вор всегда щеголял по своей квартире. Знающему человеку они даже внушали ужас, как бы подчеркивая диссонанс между внешним и внутренним обликом Касаткина.
— Знаю, — нервно сглотнул Мякинец, стараясь выглядеть не слишком напуганным и жалким. Удавалось это не очень хорошо. Может, впервые в жизни. — Потому и пришел сразу. Сам, без понуждений. — Он старался даже не смотреть в глаза собеседнику. — Я кто?..
— Говно, — спокойно перебил его жидкие попытки оправдаться Касатик.