Да что там! Может, я в самом деле был груб, но я всегда приносил домой зарплату, вворачивал, когда требовалось, пробки, вызывал водопроводчика, вытаскивал из подвала уголь для кухни, спорил с соседями из-за света, который часто впустую горел на лестнице, ходил за продуктами в бакалейную лавку… Виолета встревожилась. Она искренне и горько плакала, а я был этим очень тронут. Я и теперь считал, что Виолета была искренней, иначе она не стала бы приносить мне радость, отдавая частицу своей души и красивое тело…
В тюрьму я пошел убежденный, что оставил дома тоскующее по мне сердце. И мысль об этом поддерживала меня, пока рассматривалось мое дело, тем более что я получал от нее какое-то время и письма. Затем меня осудили на десять лет, и постепенно все стало порастать травой забвенья… И вот однажды я узнал от своего адвоката, что Виолета решила развестись со мной «в связи с целесообразностью». Это был принудительный развод с добровольным согласием. Такой бессмыслицы я еще никогда не слышал, однако понял, что нужно покориться, хотя бы для того, чтобы не бросать вызов судьбе. И чтобы не навредить Виолете, потому что она все еще была пионервожатой. Я дал согласие на развод, освободил ее от себя. И мне самому стало легче.
Годы стерли обиду. Время подшутило и надо мной, заставив меня признаться в том, что я враг народа. Однако оно посмеялось и над теми, кто меня обвинял. Мы, так сказать, оказались стоящими друг против друга, опустошенные и обманутые. Я, понятно, был несчастнее, потому что понапрасну истратил свои молодые годы, которые могли оказаться полезными и мне, и людям.
А мои судьи были лжецами и обманщиками. Не знаю, испытывали ли они сейчас неловкость от своего положения, но мне всегда становилось стыдно, когда я их встречал. Что же касается Виолеты, то она не посмела меня разыскивать после 1956 года, когда я раньше срока вышел из заключения реабилитированным. Она уехала в этот город, в котором мы сейчас оказались оба, закончила курсы библиотекарей и, как я слышал, участвовала в самодеятельном драмкружке.
Как-то раз мы случайно встретились с ней, и я спросил, не сохранила ли она мой старый костюм и штормовку, в которых я ездил на экскурсии.
— Конечно, Марин! — ответила она мне. И пригласила домой, чтобы угостить чаем с вареньем. От чая я отказался, потому что мне было стыдно разговаривать с нею. Взял только штормовку и ушел. Не спросил даже, как она живет и что думает делать, потому что узнал, что она сблизилась с одним закупщиком, который регулярно посещал репетиции самодеятельного хора. О чем мне с нею говорить? Волосы мои поседели, я постарел и стал похож на старого шимпанзе. Отправился я своей дорогой без сожаления и зажил с одной вдовушкой в соседнем городе, которая пустила меня к себе на квартиру, чтобы откормить и обстирать. В соседнем городе, названия которого я сейчас вспоминать не стану, провел я полгода, потом бывал и в других городах, но все не мог найти подходящей работы. И каждый раз возвращался я к вдове, пока в конце концов не стало мне стыдно самого себя. Тогда я и приехал сюда в надежде, что найду здесь место. Сунулся сразу на автобазу и не просчитался. Одного только я не брал в расчет: что Виолета меня найдет и, возможно, решит перевоспитать. Бедная Виолета!..